И у них еще хватает наглости себя кем-то мнить. С ихуродливыми лицами, безобразными фигурами, нелепыми конечностями. В своей жизнион ненавидел только одну вещь — зеркала. Они были ему отвратительны, так каквсегда лгали.

Но у них был еще один порок — они отражали этих мерзкихнасекомых, заставляя тех поверить, что выглядят они просто отлично. Если бы онстал всемогущим, то уничтожил бы зеркала во всем мире. В нем вспыхивает радостьтолько тогда, когда он видит осыпающиеся осколки. Но уже много-много дней душаего не знала радости.

А люди? Люди сами стали зеркалами. Они ходят и отражаютсядруг в друге. А потом еще имеют наглость удивляться: «Почему вокруг так многоуродов?» Ему иногда до смертной тоски хотелось взять что-нибудь потяжелее истукнуть по самодовольной роже какого-нибудь господинчика, чтобы увидеть, какголова его треснет, а лицо осыплют осколки. И тогда вспыхнет радость, вспыхнети заполнит всю его душу, которой уже невыносимо смотреть на уродство мира и такхочется обрести что-то прекрасное.

Обрести, чтобы обращаться к нему в минуты душевной муки,когда ее, душу, наполняет темень. О, эта темень страшна, она не имеет ничегообщего с обычной бессолнечной темнотой. В темноте бывает какой-то просвет, аэта пожирает все, надвигается и затопляет разум. И приходится барахтаться вэтой смертной гиблой трясине, из которой нет спасения.

Теперь он научился чувствовать ее приближение. Чувствовать иусилием воли отодвигать подальше. Но он знает, что она рядом и может нахлынутьв любой момент. А после нее он становится другим. Меняется, как бы переходит виную фазу. И мир тоже меняется, становится еще омерзительнее. Словно из одногогрязного, мусорного мира попадаешь в другой, еще более гадкий.

Он помотал головой. Это помогает. Он давно не ширялся, номозг не забыл эти ощущения. Мозг как бездонный колодец, в котором столько всегохранится. Он знает, что скоро мир начнет меняться, но пока все в норме. И онсможет еще немного посмотреть на тупые, самодовольные лица этой ползучейнечисти. Пусть стрекочут, пусть охорашиваются, расправляя крылышки и почесываябрюшки. Их лица одно омерзительнее другого, и он впитывает эту мерзость, чтобыоднажды изрыгнуть ее из себя и очиститься.

А вот человеческое лицо. Странно, что она делает среди этихнасекомых? Какие внимательные серые глаза! И какие глубокие! И чистые, как водакарельских озер, куда еще не успели добраться люди. Чистая и глубокая вода,такая холодная, что даст успокоение любой истерзанной душе…

Старый рокер медленно поднялся. Он смотрел прямо на меня, ипоявилось ощущение, что он заглядывает мне в душу, пытаясь что-то понять. Еговзгляд давил своей тяжестью, но я не могла избавиться от мысли, что он сейчасдалеко. Он вышел из-за столика и пошел прямо ко мне. Внутри все сжалось, сейчасон заговорит. Но Старый рокер прошел мимо, словно не видя ничего вокруг. Я перевеладыхание, и он обернулся.

— Ты зря появилась здесь, тебе тут не место.

И все. Через минуту его уже не было в баре. А до менянаконец дошло. Старый рокер не был пьян, и его слова не были бессмысленны. Онпросто находился в другом мире, видно, доза была большой, и наркотик уже началдействовать. Старый рокер был в состоянии вольного полета. Он понятия не имеет,кто я, и никогда меня не вспомнит. Жаль. Я не рискнула заговорить, но в такомсостоянии любой разговор с ним бесполезен.

Молодая команда что-то весело наяривала на своем пятачке,народу прибывало, а я все думала о Старом рокере. Было отчего-то страшно,словно я заглянула в запретную зону. Пожалуй, больше мне здесь делать нечего,пора отправляться домой.

Но домой я не поехала из какого-то странного упрямства.

Вино, что ли, подействовало? Да ведь я и выпила всегоничего. Но я рассудила, что если Герт и появился, то пусть сам теперь подождет.А я отправлюсь прямо к Карчинскому. И ничего он мне не сделает. Вот толькопусть попробует поднять на меня руку! Узнает быстро, где раки зимуют!Подумаешь, возомнил себя невесть кем! Художник, тоже мне. Я сама видела вкорейском ресторане картины, и они совсем не хуже, чем у него. Только за егомазню отваливают немыслимые бабки, а эти только радуют публику. Понятно, какиеиз них ценнее.

По мне, то, что приобретают коллекционеры, потеряно длялюдей навсегда. В музее — другое дело. В музей каждый может прийти, чтобынасладиться искусством. А я тоже хороша! У самой дома висит картинаКарчинского. Выходит, я тоже запрятала ее в свой мирок и скрываю от людей. Новедь я легко могу отнести ее в редакцию, пусть все смотрят. А что? Как еще моимзамотанным сверх всякой меры коллегам приобщаться к высокому искусству? Вот ипусть понемногу приобщаются…

Воинственный энтузиазм переполнял меня, когда я выруливалаот «Амальгамы», но за время пути немного поутих. Я все же решила наведаться вмастерскую Карчинского, но действовать осмотрительно и осторожно.

Так. Окна темные, и, похоже, там никого нет. Но это можетбыть и обманчиво. Вдруг он сидит и нарочно не зажигает свет? Или вообщеотсутствует. Но ведь он может в любой момент вернуться, поэтому стоит покапосидеть здесь и подождать. Жаль, сигарет осталось маловато, но ничего,потерплю. Я покрутила ручку приемника, нашла «Русское радио», сделала потише,устроилась поудобнее на сиденье и приготовилась ждать.

Дворик жил обычной вечерней жизнью. Подъезжали машины,проходили люди, торопясь по домам. Стайка подростков выпорхнула из подъезда иотправилась на поиски вечерних развлечений. Две женщины остановились совсемнедалеко от меня посудачить. Одну из них, остроносенькую дворничиху, я узнала.Она, захлебываясь от восторга, рассказывала своей знакомой последние новости окаком-то Витьке, который спьяну перепутал дома и колотился среди ночи в чужуюдверь.

Эпопея незадачливого Витька расписывалась в столь красочныхподробностях, что меня это окончательно достало. Я решила покинуть уютнуюмашину и направиться на поиски ближайшего киоска, где продавались сигареты, нотут бабы вспомнили про какой-то сериал и поспешили распрощаться. Я соблегчением вздохнула. Выбираться на холод и сырость из уютной машины неочень-то и хотелось. Я снова покрутила ручку приемника, послушала городскиеновости, прогноз погоды, вернулась на музыкальную волну и стала ждать дальше.

Очнулась я внезапно, словно кто-то меня толкнул. Вокруг былотихо, лишь едва шелестел мелкий дождик. Все тело затекло. Я попробовалапошевелиться и взглянула на часы. Без пяти два. Не слабо! Окна в мастерскойхудожника по-прежнему были темными. Ладно, он, допустим, там и не появлялся,но, может быть, он прошел незаметно, пока я дремала. Вот так номер! Я сижу егокараулю, а сама заснула. Ну теперь-то точно здесь больше делать нечего, поравозвращаться домой.

Я уже хотела включить зажигание, но рука моя замерла ввоздухе, потому что за домом остановилась машина. Через пару минут показаласьфигура человека. Он осторожно приблизился к двери, огляделся и скрылся внутриздания.

Так, похоже, не одна я интересуюсь художником. Но ведь я ужевидела вчера, как к нему кто-то поднимался. Зачем же понадобилось приходить ещераз? А вот тут я могла фантазировать сколько угодно, допуская, что он там вчеразабыл свою шляпу или это вообще другой человек.