Он остановился, и в глазах его отразилось больше боли, чем она могла себе представить. Персефона не сразу продолжила говорить, чтобы удостовериться, что ее голос не будет дрожать:

– Что получила бы Афродита, если бы ты проиграл?

Аид сглотнул и ответил низким хриплым голосом:

– Она просила вернуть к жизни одного из своих героев.

Персефона поджала губы и кивнула. Ей следовало догадаться.

– Ну, ты выиграл. Я люблю тебя. Это того стоило?

– Все было не так, Персефона! – Она отвернулась, и он выкрикнул: – Ты веришь словам Афродиты больше, чем моим действиям?

Богиня остановилась и повернулась к нему. Она была в такой ярости, что все ее тело вибрировало. Если он пытался сказать ей, что любит ее, надо было так и сказать. Ей нужно было услышать эти слова.

Но вместо этого Аид лишь покачал головой и произнес:

– Ты своя собственная пленница.

Что-то внутри ее надорвалось. Причиняя боль, огонь заполнил ее вены. Мрамор у них под ногами затрещал. Их взгляды встретились как раз в тот миг, когда из пола вырвались черные гибкие стебли, крепко обвив запястья и лодыжки бога мертвых.

На мгновение они оба застыли, ошеломленные.

Она создала жизнь – хотя то, что поднялось из-под земли, выглядело далеко не живым. Лозы были сухими и черными, а не зелеными и прекрасными. Персефона тяжело дышала. Та магия, которую она теперь чувствовала, была сильной, как никогда прежде. Все тело богини пронизывала тупая боль.

Аид оглядел свои связанные запястья, потянул за путы. А потом взглянул на Персефону и с невеселым смешком и пустой, безжизненной чернотой в глазах изрек:

– Что ж, леди Персефона. Похоже, победа за вами.

Персефона сняла золотой браслет, только оказавшись в своей ванной. Она стояла под струями горячей воды, пока та не стала казаться ей ледяной, а потом опустилась на дно ванны. Когда она стянула с запястья украшение, метки не было.

Она всегда по-разному представляла себе этот момент. По правде говоря, она представляла, как одновременно обретет силы и Аида. Как получит лучшее от обоих миров.

Но вместо этого не получила ничего.

Она знала, что мать придет за ней – это лишь вопрос времени. Она подавила рыдания и с трудом заставила себя выйти из ванной.

Она была своей собственной пленницей.

Аид был прав, и вес его слов обрушился на нее в ночи, вызвав новый поток слез. В какой-то момент – она не поняла, когда именно, – к ней в постель легла Лекса, обняла и прижала к себе. Только после этого Персефоне удалось уснуть.

Когда она проснулась на следующее утро, Лекса уже не спала – она наблюдала за ней. Подруга убрала волосы с лица Персефоны и спросила:

– Ты в порядке?

– Да, – тихо ответила Персефона.

– Все… кончилось?

Персефона кивнула и подавила желание снова разреветься. Она устала плакать. Веки распухли от слез, а нос едва мог дышать.

– Мне жаль, Персефона, – произнесла Лекса и наклонилась, чтобы обнять.

Богиня пожала плечами. Она боялась что-нибудь говорить – боялась снова расплакаться.

Несмотря на это, она чувствовала себя иначе. У нее появилась новая цель – обрести контроль над своей жизнью.

Как по сигналу, у нее завибрировал телефон, и, взглянув на экран, она обнаружила сообщение от Адониса: «Тик-так».

Она забыла про время, что он ей дал. Ей нужно было вернуть ему работу к завтрашнему дню. Так как Персефона уже знала, что это невозможно, у нее не осталось никаких вариантов.

Если только она не лишит его этих фотографий – тогда ему нечем будет ее шантажировать…

– Лекса, – произнесла Персефона. – Джейсон ведь программист?

– Ага… А что?

– У меня есть для него работа.

* * *

Персефона ждала в Саду богов на территории колледжа. Она выбрала сад Аида – по большей части потому, что там было проще укрыться от любопытных глаз.

Утром она рассказала Лексе обо всех выходках Адониса и попросила Джейсона взломать компьютер смертного и удалить фотографии, которыми он ее шантажировал. То, с какой радостью он ринулся выполнять ее просьбу, было даже комично. Взламывая компьютер Адониса, он выяснил немало всего интересного, включая имя информатора Адониса.

Телефон Персефоны зажужжал, и она увидела сообщение от Адониса: «Я на месте».

Она подняла глаза и увидела Минфу и Адониса, подходящих к ней с противоположных сторон – у Адониса были широко раскрыты глаза, а Минфа злобно взирала на них обоих.

Они остановились в нескольких шагах от нее.

– Что он тут делает? – резким тоном спросила Минфа.

– Что она тут делает? – спросил Адонис.

– Вы оба здесь, чтобы мне не пришлось повторять одно и то же дважды, – сказала Персефона. – Я знаю, что это Минфа сделала фотографии, которыми ты меня шантажируешь. – Ее телефон завибрировал, и она проверила его, прежде чем добавить: – Вернее, шантажировал. Потому что как раз в эту секунду ваши устройства были взломаны, а фото удалены.

Адонис побледнел, а взгляд Минфы стал еще яростнее.

– Ты не можешь… это… это противозаконно! – заявил Адонис.

– Так же противозаконно, как шантаж?

Это заставило его замолчать. Персефона сосредоточила свое внимание на Минфе.

– Полагаю, ты сейчас побежишь и донесешь на меня? – спросила нимфа.

– И зачем мне это делать? – Вопрос Персефоны был искренним, но Минфа как будто еще больше разозлилась, она поджала губы и прорычала:

– Не разыгрывай тут спектакль, богиня. Из мести, конечно. Я удивлена, что ты еще не рассказала Аиду, что это я отправила тебя в Тартар.

– Она только что назвала тебя богиней? – выпалил Адонис, но гневные взгляды Минфы и Персефоны заставили его снова умолкнуть.

– Я предпочитаю сама сражаться за свои интересы, – сказала Персефона.

– И чем же? Словами? – Минфа саркастично рассмеялась.

– Я понимаю, что ты ревнуешь и завидуешь мне, – ответила Персефона. – Но твой гнев обращен не по адресу. – Если уж на то пошло, ей следовало злиться на Аида, а может, и на саму себя за то, что зря потратила время, бегая за мужчиной, который ее не любит.

– Ты ничего не понимаешь! – прошипела Минфа. – Все эти годы я была рядом с ним, и все ради того, чтобы теперь увянуть в твоей тени, ведь он выставил тебя напоказ перед всем царством, словно ты уже его царица!

Минфа была права – Персефона не понимала. Она не могла и представить, что это такое – посвятить свою жизнь, свою любовь человеку, который неспособен дать то же взамен.