Потом Минфа добавила дрожащим голосом:

– Предполагалось, что ты влюбишься в него, а не наоборот.

Персефона вздрогнула. Так Минфа знала об условиях сделки. Богине стало интересно, рассказал ли ей об этом сам Аид или она присутствовала там, когда Афродита озвучила свои условия. Ей было неприятно думать, что Минфа наблюдала, как она влюбляется в Аида, зная о его обмане.

– Аид меня не любит, – сказала Персефона.

– Глупая девчонка. – Минфа покачала головой: – Если ты этого не видишь, тогда, может, ты его и не стоишь.

В венах богини забурлил гнев, и она сжала ладони в кулаки.

– Аид предал меня. – Голос Персефоны задрожал.

Минфа фыркнула:

– Каким образом? Потому что решил не рассказывать тебе о контракте с Афродитой? С учетом того, какую издевательскую статью ты написала всего через несколько дней после знакомства с ним, я совсем не удивлена, что он не доверился тебе. Он, наверно, боялся, что если ты узнаешь, то будешь вести себя как дитя, коим ты и являешься.

Минфа ступала по тонком льду.

– Тебе следовало быть более благодарной за то время, что ты провела в нашем мире, – добавила она. – Ведь большего могущества тебе никогда не познать.

Именно в этот момент Персефона поняла, каково это – быть по-настоящему беспощадной. Ее губы изогнулись в улыбке, и Минфа вдруг посерьезнела, словно почувствовав, что что-то изменилось.

– Нет, – произнесла Персефона, и по одному лишь незаметному движению ее запястья из-под земли поднялся гибкий стебель, обвив ноги Минфы. Нимфа закричала, и тут же другая лоза закрыла ей рот, заставив ее замолчать. – Именно сейчас я могущественна, как никогда.

Она щелкнула пальцами, и Минфа начала усыхать, тело ее стало менять свою форму, пока на том месте, где она стояла, не остался лишь пышный куст мяты.

У Адониса округлились глаза, он не мог поверить в то, что увидел.

– О боги! Ты… ты…

Персефона подошла к растению и вырвала его из земли, а потом повернулась и коленом ударила Адониса в пах. Смертный рухнул на землю и скорчился, застонав и прикрывшись руками. Персефона секунду наблюдала за ним, довольная тем, как он страдает.

– Если ты когда-нибудь снова решишь мне угрожать, я тебя прокляну, – произнесла с ледяным спокойствием в голосе.

Он выдавил между вдохами:

– Ты… не можешь… у меня… благо… Афродиты!

Персефона усмехнулась и наклонила голову набок. Тонкая лоза обвила его тело, но лишь когда она добралась до его головы, Адонис завыл.

Персефона превратила его руки в ветки, и они стали быстро покрываться листвой.

Забыв про боль, он закричал:

– Преврати меня обратно! Обратно в человека!

Увидев, что она не торопится выполнять его требование, он начал умолять:

– Пожалуйста. – Слезы покатились у него из глаз. – Пожалуйста. Я сделаю все, что угодно. Все, что угодно!

– Все, что угодно? – повторила Персефона.

– Да! Только преврати меня обратно!

– Услуга, – потребовала Персефона. – За которой я смогу обратиться к тебе в любое время в будущем.

– Все, что захочешь! Сделай это! Сейчас же!

Но Персефона ничего не сделала, и когда Адонис понял, что она не собирается возвращать ему руки, он замолчал.

– Ты знаешь, что такое трупная лилия, Адонис?

Он бросил на нее озлобленный взгляд, ничего не ответив.

– Не вынуждай меня повторять, смертный. – Она сбросила чары и угрожающе шагнула вперед. – Да или нет?

У Адониса расширились зрачки, он покачнулся назад и проскулил:

– Нет.

– Очень жаль. Это растение-паразит, которое пахнет гниющей плотью. Уверена, сейчас ты задаешься вопросом, какое отношение она имеет к тебе. Так вот, это пари. Если ты дотронешься еще хоть до одной женщины без ее согласия, я превращу тебя в трупную лилию.

Адонис побледнел, но вновь злобно посмотрел на нее:

– Пари обычно подразумевает, что я получу что-то взамен.

Она покачала головой в ответ на прозвучавшую глупость:

– Так и есть. – Она наклонилась ближе: – Свою жизнь. – Чтобы подчеркнуть свои слова, она подняла Минфу – а точнее, куст мяты, в который она превратила нимфу, – и всмотрелась в ее зеленые листья. – Она станет прекрасным дополнением к моему саду.

Персефона щелкнула пальцами, и руки Адониса приняли свою прежнюю форму. Он на мгновение замялся, пока шло превращение, но как только он снова встал на ноги, богиня развернулась и пошла прочь.

– Да кто ты, черт побери, такая? – крикнул он ей вслед. Персефона остановилась, чтобы бросить Адонису через плечо:

– Я Персефона, богиня весны.

И исчезла.

* * *

Оранжерея ее матери была такой же, какой Персефона ее помнила, – искусно выкованная металлическая конструкция, покрытая стеклом, что находилась в самом центре густых лесов Олимпии. Она была двухэтажной, с куполообразным потолком, и в это время солнце светило так, что все здесь казалось золотым.

Как жаль, что ей было ненавистно время, проведенное здесь, потому что вид был захватывающий.

Запах внутри напоминал о ее матери – горько-сладкий, как букет полевых цветов. От этого аромата у нее заныло сердце. Где-то в глубине души она скучала по матери и скорбела об их отношениях, которые так сильно изменились. Персефона никогда не хотела стать для Деметры разочарованием, но она также не хотела быть ее узницей.

Персефона прогулялась по дорожкам, прошла мимо разноцветных клуб с лилиями и фиалками, розами и орхидеями, мимо деревьев со спелыми фруктами. Вокруг нее жизнь била ключом. Ощущение нарастало и становилось все более знакомым.

Богиня остановилась посреди тропинки, вспоминая, о чем она мечтала, находясь здесь. Она мечтала о сверкающих городах, захватывающих приключениях и страстной любви. Она получила все это, и это было прекрасно, невероятно и душераздирающе.

И она готова была делать все это снова и снова, только чтобы вновь вкусить, почувствовать, зажить.

– Кора.

Персефона поморщилась, как и всегда, когда мать произносила ее детское имя. Она повернулась и увидела Деметру, стоящую в нескольких футах от нее, с холодным лицом, по которому ничего нельзя было прочитать.

– Мама, – кивнула Персефона.

– Я тебя искала, – произнесла Деметра, и ее взгляд упал на запястье Персефоны. – Но я вижу, что ты пришла в себя и вернулась ко мне по собственной воле.

– По правде говоря, мама, я пришла сказать – я знаю, что ты сделала.

Выражение лица ее матери осталось непроницаемым.