что зерно очень заражено, вытребовала у Ирмы и посадила несколько сотен человек на переборку. Ещё она вырастила до почти полной зрелости несколько полей со злаками увеличенного размера. Эти поля обнесли забором, их круглосуточно охраняла стража из числа имперцев.

* * *

Через неделю мой храм был готов, точнее, оградка с помостом. Господин Ирма всю неделю мечтал, как произнесёт проповедь на первом богослужении. Даже написал её, переписывал три раза. Народу на открытие храма пришло в три раза больше, чем могла вместить площадь внутри нашего заборчика. Даже командующий для обеспечения порядка прислал две роты имперской кавалерии. Вот только их нам и не хватало! И почему это были две роты под командованием именно графа ага Аркнейн, нашего сюзерена? Отец меня убьёт.

Наши новообращённые жрецы стояли у арки, всех приветствовали и просили не рушить колонны, иначе удачи не будет. Их слушались с удовольствием.

И вот, когда Ирма явился перед благостно настроенной публикой, из ниоткуда возник гонец с вестью о том, что где-то там что-то случилось, поцапалась два племени и дело дошло до оружия.

— Прочитай быстренько речь, выучи и расскажи прихожанам. Я постараюсь успеть вернуться, — приказал господин Ирма.

Ага. А то я на языке кочевников быстро читаю… И запоминаю с первого раза вот всё-всё.

Хорошо ещё, что он вышел перед публикой и предупредил, что из-за конфликта вынужден убыть, и что открытие буду вести я.

Отец меня убьёт.

Первые приветственные слова говорил заместитель господина Ирмы по строительству. Я был безумно рад, что всю эту официальную чушь в духе «строили мы строили и наконец построили» пришлось говорить не мне. Терпеть не могу таких речей. Я во время выступления пытался доучить речь господина Ирмы. Но потом меня представили как «единственного на сегодня жреца Радо, первого ученика господина Ирмы», и пришлось выходить на помост.

Толпа глянула на меня тысячеглазым чудовищем. Все слова тут же испарились из головы.

Кое-как, бекая и мелкая, я смог выговорить несколько фраз на тему того, что создание храма — это очень важно для будущего города и нарождающегося государства бывших кочевников. Пока я нёс эту чушь, в голову пришла хорошая мысль. А почему бы не повторить то, что я рассказывал кочевникам при снятии слепоты и вербовке жрецов? Я уже примерно знал, какие слова пользуются спросом. И тут меня понесло. Я повторил то, что рассказывал кочевникам при снятии слепоты, пересказал кое-что из того, что рассказывал Одрамас, припомнил мудрости Ва про семейные настроения от зла и ожесточения. Потом я пересказал несколько притч о смирении из числа тех, которые мне понравились в проповедях отца Михидо. При этом я надеялся, что Радо меня не слышал, в исходном наборе убеждений этой религии смирения не было. Под конец я всё-таки припомнил основную мысль господина Ирмы и начал расписывать картины светлого будущего про новое государство народов Поля, в котором больше никто не будет жить для гордости и все будут жить ради созидания и заботы друг о друге, где никто не будет угонять друг у друга скот и вырезать соседнее племя до последнего человека из-за мелких конфликтов.

Моё внимание привлекли рыдания:

— Как это волнительно и мило! — утирал слёзы человек с большим струнным инструментом за плечами во втором ряду. Присмотревшись, я узнал в нем Одрамаса. Вот проныра! Кажется, меня сегодня убьёт не только отец.

Дальше по плану было распевание гимнов в честь Радо. Если попробую славить Радо при графе Аркнейне, меня точно отлучат от церкви. Поэтому я сказал, что петь будет брат Сикар, один из лучших новых учеников господина Ирмы, так как он лучше поёт. Он и правда пел лучше меня. Никакого обмана. Так здорово, когда флюгер ветра со свинофермы поворачивается на другого человека…

Брат Сикар вышел на помост, очень польщённый оказанной честью. Тут мне захотелось устроить подлянку Одрамасу, и я сказал, что вижу среди прихожан прекрасного песенника, который может помочь брату Сикару. Одрамас радостно начал пробиваться к боковой лесенке на помост, будто только этого и ждал.

Я почерепашил с возвышения, еле переставляя ноги. Не ожидал, что я настолько устану. Ноги сильно дрожали.

Мы встретились с Одрамасом у помоста. Он схватил мои руки в свои:

— Прекрасная речь! Я узнал так много нового и полезного про свою религию! Прими мою благодарность!

После этих слов Одрамас умчался на помост. Толпа взревела, увидев его. Похоже, Одрамас действительно широко известен как певец.

У лесенки стояли Ва и Ангела, приглашённые по случаю праздника. Ва видела всю сцену с рукопожатием и посмотрела на меня широко открытыми глазами:

— Это правда он?

— Да. Зашёл на огонёк.

— И чего теперь ждать?

— Думаю, ничего. Он просто веселится. Не каждый день ему храм открывают.

— Вы это про кого? — заинтересовалась Ангела.

— Помнишь, как тебя затронула божественная сила, из-за чего ты потом летала и лес вырастила? Это вот от него.

Ангела перевела непонимающий взгляд на помост и пожала плечами:

— Вы меня разыгрываете.

Ва коснулась моей руки и поняла, что я до сих пор дрожу от волнения. Она успокаивающе обняла меня. В тот момент я был ей очень благодарен. Мы с Ва молча и мрачно наблюдали, как Радо пел гимны самому себе. После первого спели второй, потом третий, пятый… После этого господин Ирма должен был закрыть праздник. Но он так и не вернулся. Я вышел за него, объявил, что официальная часть закрыта.

— А не против, если я радостные песни попою? — попросил Одрамас.

Отказывают ли богу? Я объявил, что после официальной части будут просто песни, передал слово песеннику и облегчённо слинял с помоста.

Одрамас принялся горланить песни, не гимны, а обычные песни под коня, долгие и заунывные, для езды по бесконечной степи. Некоторые песни народ знал и с удовольствием подпевал.

Общение с Ирмой и Радо приучило меня к паранойе, я уже в каждом вопросе и в каждой песне видел попытку затронуть какие-то глубокие основы. Но здесь их даже не надо было искать. После первой простенькой песни, состоящей из одних восклицаний и междометий, Одрамас принялся открыто переписывать людям реакции на мир. Вторая песня была про то, как едет человек по степи и радуется свету и зелёным волнам на траве. На самом деле песня внедряла образ человека, который радуется жизни, не ищет лишней гордости и умеет радоваться тому великому малому, которое состоит из жизни и красоты природы. Третья песня была про, как человек едет по степи и думает о семье. Песня создавала