Сэм чувствовал себя так, будто у него за спиной выросликрылья, когда он, взяв сумку с книгами, вел Соланж через улицу в кафе.

Хозяин заведения встретил ее как старую знакомую и, похоже,удивился, увидев девушку в обществе американского солдата. Соланж называла егоЖюльеном, они некоторое время поболтали, потом она заказала чашку чаю. От едыСоланж категорически отказывалась, но Сэм заказал ей сам немного сыру ибулочку.

Не удержавшись, она все это с жадностью съела. Только в кафеСэм, рассмотрев ее поближе, впервые заметил, как она худа. Из выреза платьяторчат острые ключицы, скулы на лице туго обтянуты кожей. Она с удовольствиемосторожно отхлебывала горячий чай.

— Зачем ты это делаешь? — спросила Соланж,отставив чашку и с любопытством глядя на него, — Je ne comprend pas.

Сэм не мог ей объяснить, почему ощущал такую внутреннююпотребность поговорить с ней, просто с первой минуты, увидев ее, он понял, чтоне сможет повернуться и уйти.

— Не знаю… — произнес он задумчиво, но Соланж, видимо,не поняла.

Сэм развел руками, а потом, чтобы было понятнее, приложил ихк сердцу и к глазам.

— Когда я впервые тебя увидел, то почувствовал что-тостранное…

С явным неодобрением восприняв его слова, Соланж покосиласьна других девушек, сидевших в этом кафе с американскими солдатами, но Сэмторопливо замотал головой:

— Нет, нет… не то… гораздо больше.

Он показал «больше» руками, а Соланж печально посмотрела нанего, словно умудренная жизненным опытом женщина на наивного подростка.

— Это не существует.

— Что?

Она показала на сердце и повторила его жест, обозначавший«больше».

— Ты потеряла кого-то на войне?.. — Сэм чувствовалсебя ужасно неловко, задавая этот вопрос. — Может быть, мужа?

Она покачала головой и почему-то вопреки своему намерениюрешила ему рассказать о себе:

— Мой отец… мой брат… немцы убивать их… моя мамаумирать от туберкулез… Мой отец, мой брат… dans la Resistance.

— А ты?

— J'ai soigne ma mere… Я…смотреть моя мама…

— Ты ухаживала за своей матерью? Соланж кивнула.

— J'avais peur, — махнула она рукой, злясь сама насебя, и изобразила испуг, — de la Resistance… потому что мама очень сильноменя нуждаться… Мой брат был шестнадцать…

Глаза Соланж наполнились слезами. Сэм невольно коснулся ееруки, и она почему-то не отдернула руку. Повисла напряженная пауза. Потомдевушка снова взяла чашку и отпила глоток чаю, стараясь, чтобы не было заметно,как дрожат ее пальцы.

— А другая родня у тебя есть?

Она не поняла.

— Еще братья? Сестры? Дяди, тети? Соланж серьезнопосмотрела на него и покачала головой.

На протяжении последних двух лет она была одна. Одна воккупированном немцами Париже. Давала уроки, чтобы заработать себе на жизнь.После смерти матери часто думала о вступлении в Сопротивление, но страх былслишком силен, да и брат ее, которого выдал сосед, погиб так бессмысленно, неуспев совершить никакого геройского поступка, что его смерть охладила ее пыл.

Казалось, что все кругом пособники врага и изменники, кромегорстки истинных патриотов Франции, которые, рискуя жизнями, боролись засвободу своей страны.

Все переменилось. Другой стала и Соланж. Из смешливой, жизнерадостнойдевушки она превратилась в раздражительную, обозленную, замкнутую особу. Ивсе-таки этот парень чудом сумел ее растрогать. Соланж, пусть ненадолго, сновапочувствовала себя прежней, и это ей очень нравилось.

— Сколько тебе лет, Соланж?

— Dix-neuf…

Она пыталась вспомнить соответствующее число по-английски.

— Девяносто, — сказала она неуверенно. Сэмрассмеялся и покачал головой.

— Не может быть! Девятнадцать? Соланж поняла своюошибку и тоже рассмеялась, поразительно преобразившись при этом.

— Et vous? — спросила она.

— Двадцать два.

Их разговор со стороны ничем не отличался от обычнойболтовни юноши с девушкой. Вот только опыт у этих молодых людей был совсем неюношеский: у нее — оккупационный, у него — фронтовой.

— Vous etez etudiant?.. Студент? Сэм кивнул:

— Гарвардского университета, в Бостоне. Он этимневероятно гордился и обрадовался, когда заметил в ее глазах интерес иуважение.

— Арвар? — повторила Соланж на французский манер.

— Ты о нем слышала?

— Bien sur… конечно! Как Сорбонна, да?

— Да, наверное.

Сэму было приятно, что Соланж известно название егоуниверситета.

Чай был выпит, тарелка давно опустела, но Соланж, казалось,теперь уже не спешила уходить.

— Соланж, можно с тобой завтра увидеться? Может, сходимпогулять? Или съедим вместе ленч… или поужинаем?

Сэму нетрудно было догадаться, что она голодает, плохопитается, и он почувствовал желание хоть немного подкормить ее.

Соланж отрицательно замотала головой и указала на книги всумке.

— Потом?.. Или до?.. Пожалуйста… Я не знаю, сколько ещездесь пробуду.

Ходили слухи, что им вскоре придется покинуть Париж идвинуться к германской границе. Мысль о возможном расставании с Соланж казаласьСэму чудовищной. «Не сейчас… не так скоро… а может, и вообще никогда», —думал он.

Это была его первая юношеская любовь, и, едва обретя ее, онне мог так быстро ее потерять.

Соланж вздохнула. Сэм был таким настойчивым, что поначалудаже напугал ее. Но после нескольких минут беседы она изменила о нем своемнение. За все время оккупации она не водила знакомства ни с одним немцем, а ужтем более с солдатами, и теперь ее принципы не изменились, но все же… Этотпарень был американцем и казался таким дружелюбным и открытым.

— D'accord, — наконец сдержанно произнесла она.

— Я очень надеялся, что ты согласишься, — кивнулСэм и, видя, что Соланж смутилась, с улыбкой взял ее руку. — Спасибо.

Они медленно поднялись из-за столика, и Сэм проводил еечерез улицу, к подъезду. Соланж протянула ему руку и вежливо поблагодарила заужин, потом тяжелая входная дверь закрылась за ней.

Медленно шагая по парижским улицам. Сэм чувствовал, что егожизнь изменилась буквально в считанные часы, что эта женщина… эта девушка… этонеобыкновенное создание — его судьба.

— Где ты пропадал вчера вечером? — поинтересовалсяАртур за завтраком.