– Хорошо, что ты с ним подружился, – сказала она с довольным видом. – И что вы проводите эксперименты. Может, старый Трёмлин заметит тебя и поймёт, что ты достоин перейти в учёный класс.

Последние слова она проговорила чуть громче, чем остальные, и покосилась на папу.

– Ройк?

Папа перевернул страницу и улыбнулся мне:

– Конечно, Дин, друг – это здорово. Даже если этот друг – талюк!

Я засмеялся, а мама сказала:

– Ну что ты говоришь такое, Ройк!

– Так я могу теперь брать лыжи? – спросил я небрежно.

– Нет! – вскрикнула мама. – Никаких лыж!

– Но нам нужно ездить… кое-что изучать.

– Изучайте снег рядом со школой, – строго сказала мама. – Кстати, я почистила твои снегоступы. Мог бы спасибо сказать. И не смотри на меня! Никаких лыж!

– Ну мама! Пожалуйста!

– Нет!

– Трина, мальчишке скоро тринадцать…

– Ройк, я сказала нет! – гневно воскликнула мама.

Я отвернулся к окну.

– Дин, – голос мамы смягчился. – Пригласи Крамта на чай.

– На какой чай?!

– На синий, конечно. Не всё же химкао пить. Я, может, что-то испеку. Пригласи! Я буду рада с ним познакомиться.

Я тяжело вздохнул. Эх, мама! Мне нужны были лыжи, а не чай.

Вчера Крамт прикатил к школе, когда у меня кончились занятия, и крикнул:

– Дин! Завтра в обед у пастбища!

И уехал, сверкнув лыжами. Красивыми красными лыжами с жёлтой подсветкой. Я раньше просил такие у родителей, но они сказали, это непрактично. Днём и так светло, а ночью, даже если выйти, прожилки гаснут и не представляют опасности.

В общем, все ребята на меня уставились, а я сделал вид, что ничего особенного. Ну да, Крамт из класса учёных. Подумаешь! Сам, конечно, чуть не лопнул. Теперь ещё выяснилось, что он племянник Большого Цоера. Вот почему все так таращились.

Но вчера я думал, что мне удастся уговорить маму. Она ведь так ценит учёных. А теперь что? Крамт поедет к пастбищу на красивых лыжах с подсветкой, а я побегу за ним на снегоступах, как… как… эта собачонка из лодки?!

«Всё равно, – стиснул зубы я. – Всё равно доберусь до пастбища. Хоть даже и на снегоступах! Кончится этот снегопад или нет?»

В обед я не выдержал. Хотя снег ещё не прекратился, я высмотрел в небе светлое пятно и заорал:

– Вон! Солнце! Скоро снегу конец!

Схватил шапку, посмотрел на маму умоляюще:

– Я к Крамту, мама! Опыты делать.

Я схватил снегоступы, нацепил их и помчался к пастбищу. Ну как помчался. Заковылял, как трёхзимний малыш. И добираться я туда буду три зимы… Но доберусь!

Когда я, взмокший и уставший, доплёлся до поляны неподалёку от пастбища, Крамт уже ждал меня там. Лыжи он отстегнул и воткнул в снег. Сам что-то крутил на своих часах. Он был без шапки, хотя снег ещё не совсем прекратился. Сыпал такой лёгкой крупой, похожей на муку из труста. Я тоже захотел снять шапку, но постеснялся повторять за ним открыто.

– Здорово! – звонко крикнул я.

Мне было страшно: наорёт ещё за опоздание. Но он ничего не сказал. Только кивнул и скользнул взглядом по моим снегоступам.

– Погнали?

Он качнул головой. Мол, пешком лучше.

Тогда я с облегчением отстегнул свои древние снегоступы и воткнул рядом с его блестящими лыжами. Мы направились к пастбищу. Ветер легонько дул в лицо. Крамт надвинул на глаза очки, а я делал вид, что мне удобно и приятно идти навстречу снежному ветру.

Мы нашли Чойри у пихты. В смешной фиолетовой шапке он пил ореховое молоко из большой термокружки и разговаривал с талюками.

– Привет, Чойри! – радостно воскликнул я.

Чойри вздрогнул и пролил на рукав немного молока.

– А, Дин, – с облегчением сказал он, – прости, я заговорился с талюками.

– Ты и сам похож в этой шапке на талюка! – усмехнулся я, зная, что Чойри понравится эта шутка, и надеясь развеселить и Крамта.

Но Крамт уставился на талюков и, казалось, не замечал даже Чойри. Пастух с тревогой посмотрел на меня.

– Это Крамт, – пояснил я, – парень, которого ты видел вчера. Я…

Тут я смутился. Нужно было признаться, что я рассказал Крамту обо всём. Я не чувствовал своей вины, но Чойри мог не так меня понять. Мне вспомнились слова родителей о пастухе. «Недалёкий». Хм…

– Хорошо, что вы зашли! – сказал пастух, разглядывая Крамта. – Я вчера набрал два ведра майты. Хотел отнести в посёлок, угостить кого-нибудь, а тут и вы… Пойдёмте, я заварю.

– Погоди, Чойри, – перебил я его, – а ты покажешь Крамту вчерашнее чудо?

– Дин! – ахнул Чойри.

Он сделал шаг к дереву, как будто загораживая талюков от нас.

– Всё в порядке! – поспешил сказать я. – Крамт никому не расскажет. Правда, Крамт?

Тот молча кивнул. Пастух покачал головой.

– Не надо, – попросил он, – пожалуйста.

– Ладно, ладно, Чойри. Ты не психуй. Всё хорошо. Не хочешь – как хочешь. Пошли.

– Дин, – умоляюще сказал Чойри, – ты не сердись, Дин. Я правда очень боюсь.

Чойри взмахнул термокружкой, и несколько капель снова пролилось на снег. Он опустил глаза и вдруг вскрикнул. Прямо у наших ног копошился талюк: он приближался к каплям молока.

– Нет, нет, – пробормотал Чойри, подхватывая талюка и поглаживая по спинке. – Милый, хороший, всё в порядке, не волнуйся, но нельзя кушать это, нельзя! Животик будет болеть!

В тот же миг талюк принялся надуваться. Я быстро глянул на Крамта. Тот молча смотрел на талюка, но я видел: его глаза чуть расширились.

– Всё, всё, иди на дерево, – сказал Чойри, поднося ладонь к пихте, однако талюк не хотел отцепляться.

– Ну пожалуйста, – умоляюще прошептал Чойри, снова погладив талюка, и тот надулся ещё больше.

Талюк был огромным, как здоровый булыжник, прозрачным, розово-фиолетовым, а внутри у него что-то серебрилось и переливалось. Я торжествовал. Крамт видит! Видит чудо.

– Их ещё и переносить можно в таком виде, – не сдержался я, и они оба – и Чойри, и Крамт – резко повернули головы и посмотрели на меня.

– Ну, хватит! Всё! – выдохнул Чойри. – Пойдёмте!

Он усадил талюка на пихту, и тот тут же уменьшился в размерах. Чойри шагнул ко мне и потянул за рукав.