– Дин, пошли! И скажи своему другу!

Но Крамт и сам развернулся и зашагал к стоянке. Я заторопился за ним: не хотелось оставаться с Чойри один на один. Ещё пристанет: зачем, мол, Крамта притащил?

Чойри плёлся за нами и вздыхал. На стоянке он предложил нам орехового молока. Я взял кружку, а Крамт просто покачал головой. А потом и вовсе взял и пошёл туда, где были наши лыжи.

«Во даёт, – подумал я. – Делает что хочет, даже не предупреждает».

Я принялся быстрыми глотками, обжигаясь, пить молоко. Боялся, что Крамт свалит без меня. Потом сунул Чойри кружку, пробормотав «спасибо», но он схватил меня за рукав:

– Подожди, Дин… Нехорошо с твоим другом получилось.

– Да, Чойри, прости… Пусти, я тороплюсь.

– Что же ты сразу не сказал, что он не может говорить? – укоряюще сказал Чойри.

– Кто? Он? – растерялся я.

– Ну да, твой друг. Наверное, он потерял речь после лишающей болезни, как я – глаз. Ты должен был предупредить меня. Тогда я не волновался бы, что он кому-то расскажет. Как же он расскажет, если не умеет говорить?

– Чойри!

Я посмотрел на него. И вдруг увидел, что у него и правда один глаз. Это странно, но я раньше не замечал. И я не стал его разубеждать насчёт Крамта. Пусть думает что хочет.

Я осторожно вытянул из его рук свою и сказал:

– Прощай, Чойри!

Повернулся и побежал за Крамтом.

– Приходи ещё со своим другом! – крикнул мне вслед Чойри, сложив ладони рупором.

А я снял шапку, хотя снег ещё сыпал, сунул её в карман и подумал: «Значит, вот что мама имела в виду, когда говорила, что Чойри – недалёкий».

Крамт уже пристегнул лыжи. Но он ждал меня.

– Как это работает? – спросил он. – Талюк? Его просто гладят и всё?

– Нет, нужно думать о нём с любо-о-овью, – протянул я насмешливо, – ну типа как сегодня Чойри за него беспокоился. Что-то хорошее думать о нём. Он им как мамочка. Кудахчет вокруг них, они и надуваются. Прикинь, какая система?

Крамт кивнул, о чём-то задумавшись. Потом тряхнул головой и бросил:

– А теперь я тебе кое-что покажу!

Он оттолкнулся палками и направился к посёлку. Красные лыжи сверкали на снегу.

Мы подъехали к покосившемуся домику у границы нашего Северного круга. Покосившимся его прозвали ребята из школы. Дом, конечно, стоял ровно, как и все остальные дома круга, просто он был обшарпанным и каким-то потёртым.

Крамт снял лыжи, воткнул в снег у крыльца. Порылся в карманах, достал маленький пульт и пикнул.

«Так это его дом!» – поразился я, заходя вслед за ним. Меня удивило, что внутри всё такое… заброшенное.

Крамт учится в классе учёных, его экипировке можно только позавидовать. А пол в его доме ободран – вернее, не ободран, а весь исцарапан, как в огнехранилище. Но там по полу возят тележку с сухими прожилками, а тут что? Со стен отваливается краска, но при этом на них висят картины. «Странное жилище», – думал я, оглядывая гостиную: обшарпанная мебель, какие-то салфеточки, покрывальца на креслах. Шкаф распахнут, а в нём видны не лыжи, как у нас, а бутылки из-под химсоков с засушенными цветами. Цветы?! Откуда?..

– А чего ты не покрасишь дома стены? – не сдержался я.

– Пусть он сам красит, – буркнул Крамт.

Он обходил дом, заглядывая во все комнаты.

– Кто? – спросил я. А потом вспомнил мамины слова. – Ты живёшь с отцом?

Крамт не ответил. Зашёл в одну из комнат, закрыл за собой дверь. Я пожал плечами, подошёл к картине. Оказалось, это фотография. Да ещё и на дорогущей таруте. Пыльная! Так и захотелось пальцем провести.

На фотографии я разглядел мальчика в зелёном комбинезоне и молодую женщину в синем. Она смеялась, он прижимался к ней и хмуро смотрел в камеру. Внезапно я узнал эту женщину. Я видел её на школьном снимке моих родителей. Это ведь Жорель!

– Крамт! – потрясённо воскликнул я. – Твоя мама – Жорель? Но…

Крамт распахнул дверь.

– Входи! – мрачно велел он. – Она готова.

Я осторожно приблизился к двери. Пахло необычно. Я заглянул в комнату. Там было темновато, только у самой кровати горела электросвеча.

– Заходи, ну!

Я прищурился и разглядел на кровати человека. Перевёл взгляд на Крамта.

– Кто это?

– Ты зайдёшь или нет?!

Я зашёл. Было страшновато. Человек лежал на кровати под одеялом. У него были длинные волосы. Светло-рыжие, как стружка искусственной сосны. «Девочка», – сообразил я.

Крамт захлопнул дверь.

– Это даст нам немного времени, – пояснил он, – мать вот-вот должна вернуться.

Я не отрывал взгляда от девочки. Мне показалось, она спит. Но, приглядевшись, я понял, что её глаза открыты. И она смотрит на меня в упор.

– Здравствуйте, – прошептал я.

Девочка молчала. Я посмотрел на Крамта, ожидая объяснений.

– Моя сестра, – отрывисто сказал он, отвернувшись. – Эльна. Не говорит. Слышит. Видит. Но не ходит.

– Как не ходит? – испуганно переспросил я.

До меня стало доходить. Ну конечно, Жорель! Она – мать больной девочки. Невольно я сделал шаг назад. Вспомнил, как мама говорила, что лишающей болезнью можно заразиться. С другой стороны, Крамт к Эльне стоит ближе, чем я. И он вроде здоров.

– Обычно. Ногами. Всю жизнь.

Мои глаза привыкли к полумраку, и я разглядел сидячую коляску в углу. Так вот что за следы на полу…

Я молча кивнул. Я не знал, что сказать. Если не считать Чойри, я не видел людей после лишающей болезни и не знал, как с ними себя вести. Моя бабушка заболела и уехала давно, я её почти и не помню.

– А с ней можно поговорить? – спросил я.

– Поговори, – пожал плечами Крамт. – Мать без конца с ней говорит. Только не знаю зачем.

– Как не знаешь? – не понял я. – Она же живой человек!

– Вот именно, – Крамт развернулся ко мне и посмотрел мне в глаза, – живой. Обычный. Просто не ходит. А если она обычный человек – должна ходить.

– Так ведь не может, – тихо сказал я.