— Нет… нет!

Казалось, сами стены содрогнулись от его вопля. Что-то пронеслось мимо Ханны, словно рой рассерженных пчел. Осколки. Множество осколков — как в той детской сказке, они выстроились на стене ледяными узорами, то складываясь воедино, то снова разбегаясь, как цветы калейдоскопа. Откуда-то из темноты соткалась черная рама, изогнулась ажурным деревянным кружевом.

Нет…

Дрогнули безжизненные пальцы разбитой куклы. С костяным стуком, будто сама Смерть поднималась с пола, статуя медленно восстала, нависнув над скорчившейся в ужасе фигурой шута. Тот повернул голову, словно бы искал, куда ему спрятаться, скрыться от угрожающе раскачивающихся гигантских колокольчиков на стене. Его лицо — лицо Темного Графа, девочка видела его всего пару раз, но это был точно он. Тонкие губы что-то беззвучно шептали, молили о помощи — а затем застыли глумливой ухмылкой холодной маски…

Ханна, проснись!

Она бы и рада, да только пальцы хватали пустоту, а сверху падали все новые и новые маски. Хохочущие лица, высунутые языки, прищуренные глаза — от их адских криков у Ханны волосы стали дыбом. Она закричала сама — и поперхнулась холодной водой из звездного источника.

— Да очнись ты наконец!

Бересклет тряс ее за плечи, словно куклу. Вокруг царила суматоха: в воздухе носились птицы, то и дело задевая их своими крыльями; мыши, бурундуки, белки и прочие гости Бузины, нашедшие прибежище на ее поляне, словно разом обезумели, и сновали туда-сюда, натыкаясь на невидимые стены западни. Откуда-то доносились звуки ударов, словно бы кто-то наотмашь молотил по земле сорванной веткой.

— Где Коори?

— Надо же, и обо мне вспомнили! — фейри свалился откуда-то сверху, потирая расцарапанную щеку. К его одежде и лицу прилипло несколько пушинок, которые он безуспешно пытался смахнуть прочь.

— Что случилось?

— Бежать надо! — обернувшись, Коори пригнулся, будто спасаясь от невидимого удара. Что-то действительно с силой хлестнуло старую иву, под которой Ханна всегда спала, да так, что корявый ствол негодующе заскрипел, выбрасывая вперед гибкие побеги. Кое-как выбравшись из-под зеленого полога, они побежали.

— А матушка Бузина?

Ее не было видно нигде. Уклоняясь от продолжающего их преследовать невидимки, девочка увидела у реки усыпанный ягодами куст. Бузина не могла прийти им на помощь, лишь горько шелестела поникшими листьями.

— Можешь себе представить: нас предали! — выкрикнул Бересклет, увлекая Ханну поближе к воде. Странно, прежде полноводная река словно обмелела за одну ночь, и сейчас ноги утопали в мягком вязком иле. — Предали. И кто? Свои же!

Надрывающий душу стон раздался с берега. Кто-то явно не решался зайти в воду, хотя и воды-то осталось ровным счетом по колено. Обернувшись, Ханна различила в лунном свете очертания человека. Высокого, страшно худого, но с длинными ветвями вместо рук. Голова была усыпана пушистыми цветами, как те, что запутались в волосах Коори.

— Не ожидал встретиться снова, однако… — Берр махнул в сторону видения. — Не все фейри добрые, Ханна. Вот и одна из них.

— Скажу больше, эта дамочка не только людей, но и своих норовит пораньше на тот свет отправить, — проворчал Орешник, мрачно пересчитывая уцелевшие бубенчики на своей шляпе. — Такой уж он по натуре, злобный дух ясеня!

Письмо на листке земляники

Всего какая-то пара недель — ровно столько хватило чудищу, чтобы вырасти выше деревьев. Такого и не скроешь, хотя маскировался он лучше некуда — полупрозрачное тело, сквозь которое просвечивали стволы деревьев, ветвистые рога-ветки, и округлые массивные копыта, которым было нипочем пройтись хоть по болотной топи, хоть по расставленным эльфийским ловушкам. Под ногами зверя зачарованные тенета схлопывались, будто спрятанные в траве мыльные пузыри. А сама тропа выглядела так, будто по лесу прошлась свинья глусун, срезая все подряд своей острой щетиной.

Похоже, творения африканских колдунов умели приспосабливаться к новой среде. Теперь даже самой буйной фантазии не хватило бы определить, на кого же именно походила статуя. Недо-гиппопотам, недо-пес, с вечно высунутым языком, будто зверь продолжал изнывать от жажды несмотря на осушенный лес.

Прятать его теперь не имело смысла, да и Хокан наконец получил то, чего так долго и безуспешно ждал: крылатого посланника из леса и приглашение к высокопоставленной персоне. Сам король эльфов прислал депешу, приглашая посетить его Совет. Ради такого случая следовало бы надеть свой лучший камзол и новые атласные туфли, но дороги, дороги…

А ведь он чуть было не расплющил назойливую букашку, пока брился — чудом вовремя разглядел сверкающие золотой пыльцой крылья и осыпанную росинками сабельку прямо у своего носа. Раздосадованный эльф еще долго отряхивался, устроившись на крышке чернильницы, и оглашал воздух недовольным пчелиным жужжанием. А после вылетел в окно, оставив за собой едва приметную глазу солнечную нить.

Каким взглядом провожал его лакей, когда граф, в одном сапоге и расстегнутом жилете, приземлился прямо в любимые королевой петуньи! Посланника, конечно, уже и след простыл. Вернее, след-то как раз остался, тоньше паутины — Хокан чуть не окривел, всматриваясь и так, и эдак, исколол руки, пробираясь сквозь заросли шиповника. Но все же не забыл взять с собой самое главное: завязанный на грубый узел лоскут ткани.

Как же ему хотелось выскочить из этой темной, душной хижины, где связки трав и кореньев, казалось, были подвешены к иссиня-дымному воздуху под потолком. Старуха возилась над снадобьем второй час и отчего-то потребовала, чтобы он устроился на корточках в аккурат перед костром.

— Мешай! — не сказала — прокаркала она, сунув ему в руку деревянную палочку. Неужели ведьма хотела, чтобы его вывернуло прямо в кипящее варево?

Голову нещадно вело, он уже и сам не помнил, где находится. Может, ему все это снится? Долгие недели на корабле, полуголое племя дикарей, колдунья, чья хижина затерялась в долине, где с горы- сфинкса стекала река раскаленного песка.

— Ты живешь одна? — спохватившись, он перешел на жесты, но колдунья лишь насмешливо прищурилась. Один глаз светлый, другой чернее ночи. на подбородке притаилась ящерица, еще одна была вытатуирована за ухом, намалевана на непонятного цвета хламиде, перетянутой цветастым кушаком.

— Был слуга. И любовник. Он умер давным-давно, — в глубине хижины сверкнул пустыми зарницами череп, раскрашенный охрой. Граф невольно поежился, отметив про себя, что и рукоятка ножа, которым колдунья строгала коренья, судя по виду, тоже была сделана из кости.

— Дай прядь волос своей любимой.

Хокан непонимающе смотрел на руку, тянущуюся к его шее. Старуха говорила на своем гортанном наречии, а он все слышал, будто каждое слово впечатывалось в сознание. — Прядь волос, что ты прячешь в медальоне.

— Нет, нет! — он замотал головой, замахал руками, попутно