Это была она. Моя Хлое. Условная и непревзойденная femmefatale, героиня моих фантастических рассказов из плоти и крови. У нее былабледная кожа (бледнее я в жизни не видел), и черные блестящие волосы,подстриженные под прямым углом, обрамляли лицо. Помада на губах походила насвежую кровь, а зеленые глаза осеняли темные тени. Она двигалась с кошачьейграцией: тело, затянутое в переливающийся, как чешуя, корсет, словно состоялоиз воды и не подчинялось законам гравитации. Точеную, бесконечно длинную шеюобвивала ярко-алая бархатная тесьма, на которой висело перевернутое распятие.Затаив дыхание, я смотрел, как женщина медленно приближается, не в силахоторвать взгляд от ее ног, изумительно очерченных, обтянутых шелковыми чулками,стоившими, наверное, больше моего годового заработка. Маленькие ступни былиобуты в туфли на высоком каблуке не толще острия кинжала, подвязанные кщиколоткам атласными лентами. Я в жизни не видел зрелища прекраснее, но в то жевремя оно внушало мне смертельный ужас.

Я позволил этому созданию увлечь меня к кровати, куда рухнулбуквально как подкошенный. Отблеск свечей любовно нежил контуры ее тела. Моелицо и губы оказались на уровне ее голого живота, и, не осознавая до концасвоих действий, я поцеловал ее пониже пупка и потерся щекой о кожу. К томумоменту я уже забыл, кто я есть и где нахожусь. Она опустилась передо мной наколени и взяла за руку. Вкрадчиво, точно кошка, облизала пальцы один за другими, пристально посмотрев в лицо, начала раздевать. Я сделал попытку ей помочь,но она улыбнулась и отвела мои руки.

— Ш-ш-ш.

Справившись с задачей, она наклонилась ко мне и коснуласьгуб языком.

— А теперь ты. Раздень меня. Медленно. Очень медленно.

И тогда я понял, что пережил все горести и болезни своегоунылого детства только ради этих мгновений. Я неспешно раздел ее, обнажая кожупокров за покровом, пока на ней не осталась только бархатная тесьма на шее ичерные чулки, одним воспоминанием о которых бедолаги вроде меня могли бытешиться лет сто.

— Поласкай меня, — шепнула она мне на ухо. —Поиграй со мной.

Я гладил и целовал каждый кусочек ее кожи так, словно хотелзапечатлеть в памяти навсегда. Хлое не торопилась и отвечала на прикосновениямоих рук и губ слабыми стонами, побуждавшими меня к действию. Потом оназаставила меня вытянуться на постели и накрыла мое тело своим так, что я вскорепочувствовал себя как на костре. Я положил руки ей на спину и провел ладонямивдоль чудесной ложбинки — там, где проходит позвоночник. Ее непостижимые глазаоказались всего в нескольких сантиметрах от моего лица. Мне показалось, чтонужно что-то сказать.

— Меня зовут…

— Ш-ш-ш.

Прежде чем я успел сморозить еще какую-нибудь глупость, Хлоеприжалась губами к моему рту, и я на целый час исчез из этого мира. Хлоезамечала, конечно, неловкость неофита, но не показывала виду и предвосхищалакаждое мое движение, отправляя руки в путь по своему телу без спешки и лишнейскромности. В ее глазах не было ни отвращения, ни равнодушия, она позволялаласкать себя и наслаждаться собой с бесконечным терпением и глубокой нежностью,отчего я совсем потерял голову. В ту ночь всего за один час я изучил каждыйизгиб ее тела вдоль и поперек, как другие учат молитву или приговор. Позднее,когда я едва переводил дух, Хлое позволила мне склонить голову к ней на грудь иласково перебирала мои волосы в наступившем молчании, пока я не заснул всладких объятиях, положив руку меж ее бедер.

Когда я пробудился, комната была погружена в темноту, а Хлоеуже ушла. Я больше не чувствовал близости ее тела. Зато у меня в руке лежалавизитная карточка, напечатанная на светлом пергаменте, таком же как и конверт,в котором мне пришло анонимное приглашение. На визитке под эмблемой,изображавшей ангела, я прочитал:

Андреас Корелли

Книгоиздатель

Издательство «Люмьер»

Бульвар Сен-Жермен, 69. Париж

На обороте от руки было написано:

Любезный Давид,

жизнь состоит из больших надежд. Если Вы готовы сделать явьюсвои, свяжитесь со мной. Я буду ждать.

Ваш друг и преданный читатель,

А. К.

Я поднял с пола свои вещи и оделся. Дверь комнаты была открыта.Я вернулся по коридору в гостиную, где находился умолкнувший граммофон. Иникаких следов присутствия девочки или седовласой женщины, принимавшей меня.Стояла мертвая тишина. У меня возникла иллюзия, что по мере того, как япродвигался к выходу, свет у меня за спиной медленно угасал и комнаты икоридоры постепенно погружались в темноту. Я вышел на лестничную площадку испустился по ступеням, возвращаясь в реальный мир — признаться, неохотно.Очутившись на улице, я направился в сторону бульвара Рамбла, оставив позадишумное сборище завсегдатаев ночных заведений. Легкий теплый туман стелился отпорога, и свет, падавший из высоких окон гостиницы «Ориенте», окрашивал его вгрязно-желтый, словно измазанный пылью, цвет. Прохожие растворялись вжелтоватом мареве, как облака пара. Я ускорил шаг, аромат духов Хлое потихонькувыветривался из моей памяти, и я спрашивал себя, неужели губы Кристины Сагниер,дочери шофера Видаля, такие же сладкие на вкус?

4

Человек не ведает жажды, пока не сделает первый глоток прохладнойводы. Не прошло и трех дней после моего визита в «Грезу», но от одноговоспоминания о коже Хлое меня обдавало жаром. Никому не сказав ни слова(особенно Видалю), я решил собрать свои скромные сбережения и пойти тудавечером в надежде, что денег хватит, чтобы заплатить хотя бы за один миг в ееобъятиях. Минула полночь, когда я достиг подножия лестницы в колодце красныхстен, что вела в «Грезу». Свет на лестнице не горел, и я поднимался медленно,оставив позади жизнь, бившую ключом в кабаре, барах, мюзик-холлах и прочихувеселительных заведениях разного толка, которые во множестве расплодились вовремя войны в Европе, образовав на улице Ноу де ла Рамбла целый городок. Врассеянном свете, просачивавшемся сквозь входную дверь, смутно угадывалисьступени. Поднявшись на лестничную площадку, я на ощупь принялся искать молоток.Под руку мне попалась массивная металлическая ручка, я дернул за нее, створкавдруг подалась, и я сообразил, что дверь не заперта. Я осторожно толкнул ее.Лица коснулось дыхание тишины. Передо мной клубились голубоватые сумерки. Ярастерянно вошел. Отраженное мигание уличных огней всполохами высвечивало голыестены и выщербленный деревянный пол. Я ступил в гостиную, как мне помнилось,богато убранную бархатом и обставленную роскошной мебелью. Комната быласовершенно пустой. Толстый слой пыли на полу поблескивал, точно песок, в бликахсветящихся вывесок за окном. Я пошел дальше, оставляя цепочку следов в пыли, ноне обнаружил ни граммофона, ни кресел, ни картин. Потолок потрескался, и сквозьпрорехи виднелись почерневшие деревянные стропила. Краска на стенах облупиласьи висела клочьями, словно змеиная кожа. Я проник в коридор, который вел вспальню, где третьего дня меня ждала Хлое. Преодолев тоннель, заполненныймраком, я добрался до двустворчатой двери, которая больше не была белой.Дверной ручки на месте не оказалось, вместо нее зияла дыра, словно ручкувыдрали мощным рывком. Я отворил двери и шагнул в комнату.