— Во времена моей юности считалось вещью вполнеестественной, во всяком случае, для молодых людей моего круга, приниматьпосвящение на любовном ристалище от руки профессионалки. Когда я достигпримерно твоего возраста, отец, который был и до сих пор остается постояннымгостем самых изысканных заведений в городе, привел меня в клуб под названием«Греза». Он находился в двух шагах от жуткого дворца, который наш почтенныйграф Гуэль поручил построить Гауди[9] по соседству с бульваромРамбла.[10] Не говори, что ты ни разу не слышал о нем.

— О графе или о публичном доме?

— Очень остроумно. «Греза» имела репутацию элегантногозаведения для избранной клиентуры со своими правилами. Правда, я полагал, чтоона закрылась много лет назад, но, по-видимому, дела обстоят иначе. В отличиеот литературы некоторые промыслы всегда находятся на подъеме.

— Понятно. И что вы думаете? Это своеобразная шутка?

Видаль покачал головой.

— Какого-то идиота из редакции, например?

— Я слышу отголоски враждебности в твоих словах, однакоуверен, что человеку, посвятившему себя благородному служению печатному делу взвании рядового, не осилить тарифы местечка, подобного «Грезе», если речьименно о том самом борделе.

Я фыркнул:

— Не имеет значения, поскольку я не собираюсь идти.

Видаль поднял брови.

— Не вздумай убеждать меня, что ты не циник, как я, ижелаешь взойти на брачное ложе непорочным душой и телом. И твое чистое сердцетомится в ожидании волшебного мгновения, когда истинная любовь позволит тебепознать экстаз слияния души и тела с благословения Святого Духа. И ты жаждешьподарить миру выводок детишек, которые унаследуют фамилию отца и глаза матери,святой женщины, образца добродетели и скромности, рука об руку с которой тывойдешь в небесные врата, провожаемый благосклонным и одобрительным взоромМладенца Христа.

— Даже в мыслях такого не было.

— Отрадно. Ибо возможно, подчеркиваю, возможно, тывообще не полюбишь, не сможешь и не захочешь кому-то посвящать жизнь. А затемтебе, как и мне, исполнится сорок пять лет, и ты осознаешь, что уже не молод, ихор ангелов с лирами не спел тебе, и ты не прошествовал к алтарю по ковру избелых роз. Единственным доступным отмщением останется урвать у жизнинаслаждение — удовольствия плоти, осязаемой и горячей, что испаряется быстреедобрых намерений. Одно лишь это подобно небесам в нашем поганом мире, где всеобращается в тлен, начиная красотой и заканчивая памятью.

Я выдержал значительную паузу на манер безмолвных оваций.Видаль был страстным поклонником оперы, и в результате в его памятизапечатлелись все такты и возвышенные тексты великих арий. Он никогда непропускал свидания с Пуччини в семейной ложе в «Лисео». Дон Педро был одним изнемногих (за исключением бедняг, толпившихся на галерке), кто приходил в театрслушать музыку, которую искренне любил. Он был настолько подвержен ее влиянию,рассуждая о божественном и человеческом, что порой увлекался, как случилось итеперь.

— Что? — спросил Видаль с вызовом.

— Последний пассаж мне знаком.

Задетый за живое, он вздохнул и кивнул.

— Это из «Убийства на подмостках Лисео», —спохватился Видаль. — Заключительная сцена, в которой Миранда Ла Флерстреляет в жестокого маркиза, разбившего ее сердце и предавшего ради ночистрасти в номере для новобрачных гостиницы «Колумб» с царской шпионкойСветланой Ивановой.

— Я так и подумал. Вы не могли сделать лучшего выбора.Это ваш шедевр, дон Педро.

Видаль поблагодарил за похвалу улыбкой и прикинул, невыкурить ли ему вторую папиросу.

— Что не умаляет справедливости сказанного, —подвел он черту.

Видаль уселся на подоконник, предусмотрительно застелив егоносовым платком, чтобы не испачкать модельные брюки. Я заметил, что«испано-суиса» припаркована поодаль, на углу улицы Принцессы. Шофер Мануэльзаботливо наводил суконкой глянец на хромированные части, как будто речь шла оскульптуре Родена. Мануэль всегда напоминал мне отца: люди одного поколения,они пережили слишком много горестей, оставивших неизгладимую печать у них налице. Я слышал, как слуги на вилле «Гелиос» судачили, будто Мануэль Сагниермного лет провел в тюрьме. Выйдя на свободу, он долгое время прозябал в нищете,поскольку не мог найти другой работы, кроме работы грузчика, а для того, чтобытаскать мешки и ящики на пристани, он не годился ни по возрасту, ни посостоянию здоровья. По слухам, в дело вмешался случай: однажды Мануэль, рискуясобственной жизнью, спас Видаля от верной гибели под колесами трамвая. Вблагодарность дон Педро, узнав о бедственном положении несчастного, предложилему работу и разрешил переехать вместе с женой и дочерью в небольшую квартиркунад каретными сараями виллы «Гелиос». Он дал твердое обещание, что маленькаяКристина будет учиться у тех же наставников, которые ежедневно приходили вотчий дом на бульваре Пеарсон преподавать науки отпрыскам семейства Видаль, асупруга, портниха, получит возможность и дальше заниматься ремеслом, обшиваясемью. Видаль подумывал тогда приобрести один из первых автомобилей, появлениякоторых ожидали на рынке Барселоны со дня на день. Якобы он сказал, что еслиМануэль согласен освоить искусство управления моторизованным экипажем, забыв отелегах и тартанах, то вскоре Видалю понадобится шофер. В те времена молодыелюди хорошего происхождения и пальцем не прикасались к механизмам, потребляющимтопливо и испускающим выхлопные газы. Мануэль, разумеется, согласился. Поофициальной версии, после чудесного избавления из нищеты Мануэль Сагниер и егодомашние питали слепую преданность к Видалю, извечному рыцарю, защитникуобездоленных. Я не знал, можно ли верить этой истории буквально, или же ееследует отнести к обширному циклу легенд о доброте аристократии, всяческикультивируемых Видалем. Иногда казалось, что для полноты картины ему остаетсятолько предстать в сияющем нимбе перед какой-нибудь деревенской сироткой.

— Едва тебя посещают нехорошие мысли, появляется этопостное выражение на лице, — поделился наблюдением Видаль. — О чемзадумался?

— Ничего особенного. Размышлял о вашей доброте, донПедро.

— В твоем возрасте и положении цинизм не поможетоткрыть двери.

— Это все объясняет.

— Давай, поздоровайся со стариной Мануэлем. Он всегда отебе спрашивает.