Я высунулся в окно. Шофер имел обыкновение обращаться сомной как с молодым господином, а не плебеем, кем я, в сущности, являлся.Заметив меня, он издали помахал рукой. Я вежливо ответил на приветствие. Напассажирском месте сидела его дочь Кристина, небесное создание с прозрачнойкожей и губами, достойными кисти художника. Она была старше меня всего на парулет и похитила мое сердце, едва я увидел ее, когда Видаль впервые пригласилменя на виллу «Гелиос».

— Не смотри на нее так, словно хочешь съесть, —пробормотал Видаль у меня за спиной.

Я обернулся и обнаружил на его лице характерноемакиавеллиевское выражение, какое он приберегал для сердечных дел и прочихблагородных материй.

— Не понимаю, о чем вы.

— Какая искренность, — отозвался Видаль. —Кстати, что ты намерен делать с сегодняшней ночью?

Я перечитал записку и заколебался.

— Вы часто навещаете подобного рода заведения, донПедро?

— Я не платил ни одной женщине с пятнадцати лет, да итогда формально заплатил отец, — без тени бахвальства ответилВидаль. — Но дареному коню…

— Не знаю, дон Педро…

— Знаешь, конечно.

По пути к двери Видаль легонько хлопнул меня по спине.

— До полуночи у тебя осталось семь часов, —сообщил он. — Говорю на случай, если захочешь вздремнуть и набраться сил.

Я перегнулся через подоконник и следил, как он уходит,направляясь к машине. Мануэль открыл дверцу, и Видаль лениво скользнул назаднее сиденье. Мотор «испано-суисы» ожил, заиграв увертюру клапанов и поршней.И в этот миг дочь шофера Кристина подняла глаза и посмотрела на мое окно. Яулыбнулся ей, хотя догадывался, что она меня совсем не помнит. В следующеемгновение она отвела взгляд, и большой экипаж Видаля умчался, возвращаясь всвой мир.

3

В те годы улица Ноу-де-ла-Рамбла тянулась сквозь потемкиРаваля сияющим коридором из горящих фонарей и светящихся афиш. Справа и слеваулицы кабаре, танцевальные залы и пивные с буйной клиентурой толкались локтямис домами особого сорта, где предлагались утехи Венеры, гашиш и банные услуги.Эти заведения были открыты до зари, и разномастная публика, от франтоватыхмолодых господ до моряков из экипажей барок, пришвартованных в порту, вариласьв одном котле с престранными и колоритными личностями, которые велиисключительно ночной образ жизни. В обе стороны, как притоки реки, ответвлялисьтесные переулки, затянутые мглой, которая плотной завесой скрывала вереницуопустившихся проституток.

«Греза» занимала верхний этаж здания, где на первомпомещался мюзик-холл, разукрашенный большими афишами, оповещавшими овыступлениях танцовщицы. На плакате актриса была изображена в прозрачной тоге,ниспадавшей свободными складками и не скрывавшей выдающихся прелестей; в рукахженщина держала черную змею, будто целовавшую ее раздвоенным языком в губы.

«Эва Монтенегро и танго смерти, — гласила афиша. —Королева ночи специально для вас дает только шесть представлений. Спотусторонним участием Месмера, ясновидца, который прочтет ваши мысли и откроетсамые сокровенные тайны».

Рядом с парадных входом в мюзик-холл находилась узкая дверь.Сразу за ней, стиснутая в колодце выкрашенных красной краской стен, начиналасьдлинная лестница. Я поднялся по ступеням и очутился перед высокой дверью изрезного дуба. Молоточком служила бронзовая фигурка нимфы с целомудреннымлисточком клевера на лобке. Я постучал раза два и стал ждать, избегая смотретьна свое изображение в большом дымчатом зеркале, занимавшем почти всю стену. Яуже начал подумывать, не пуститься ли мне наутек, когда дверь открылась ипожилая женщина с седыми как лунь волосами, аккуратно уложенными в пучок,приветствовала меня безликой улыбкой.

— Наверное, вы сеньор Давид Мартин.

В жизни меня никто не называл «сеньором», и официальноеобращение застигло меня врасплох.

— Это я.

— Не угодно ли войти? Прошу вас, следуйте за мной.

Я направился за ней по короткому коридору в просторнуюкруглую гостиную со стенами, обитыми красным бархатом, и приглушенным светом.Потолок изгибался хрустальным сводом, расцвеченным эмалями. Висевшая подкуполом люстра также была хрустальной. Под люстрой на столе красного деревагромоздился гигантских размеров граммофон, выводивший оперную арию.

— Желаете выпить, кабальеро?

— Я был бы признателен, если у вас найдется стаканводы.

Седовласая дама не моргнув глазом улыбнулась, сохраняяприветливый вид и полнейшую невозмутимость.

— Быть может, сеньор предпочтет бокал шампанского илисухого хереса?

Я не был искушен в тонкостях букетов и марок хмельной воды,а потому пожал плечами:

— На ваш выбор.

Дама кивнула, не переставая улыбаться, и указала на одно измягких широких кресел, разбросанных островками по залу:

— Не угодно ли кабальеро сесть? Хлое сейчас к вамвыйдет.

Я поперхнулся.

— Хлое?

Не обращая внимания на мое замешательство, седовласая дамаскрылась за дверью, угадывавшейся за пологом из черных бусинок, и я остался водиночестве, обуреваемый смятением и постыдными желаниями. Я обошел помещение,пытаясь побороть охватившую меня дрожь. В зале звучала негромкая музыка, а ввисках у меня стучала кровь, но в остальном то место больше всего напоминалогробницу. Из гостиной выходило шесть коридоров с нишами вдоль стен,задрапированными голубыми занавесками. Коридоры вели к шести двустворчатымбелым дверям. Я рухнул в кресло, казалось, специально созданное для того, чтобынежить зад принца-регента или генералиссимуса, слегка утомленногогосударственными переворотами. Вскоре седовласая дама вернулась с бокаломшампанского на серебряном подносе. Я взял бокал и с удивлением увидел, как онанырнула обратно в ту же дверь. Осушив бокал одним глотком, я расстегнул воротрубашки. У меня шевельнулось подозрение, будто происходящее было всего лишьшуткой — например, Видаль решил повеселиться за мой счет. И в этот момент язаметил, что ко мне из глубины одного из коридоров приближается человеческаяфигура. Она выглядела детской, и в самом деле это оказалась маленькая девочка.Она шла, низко опустив голову, так что ее глаза я не мог увидеть. Я привстал.

Девочка присела в почтительном реверансе и жестом пригласиласледовать за собой. И только тогда я обратил внимание, что одна рука у нее былаискусственной, как у манекена. Девочка проводила меня в конец коридора и,открыв дверь ключом, висевшим у нее на шее, посторонилась, пропуская вперед.Комната тонула в темноте. Я шагнул внутрь, пытаясь хоть что-то рассмотреть, иуслышал, как за спиной закрывается дверь. Когда я обернулся, девочка ужеисчезла из поля зрения. Раздался скрежет ключа в замке, и я понял, что менязаперли. Почти минуту я простоял неподвижно. Наконец глаза привыкли к темноте,и комната стала постепенно обретать очертания. Все помещение, от пола допотолка, было затянуто темной тканью. Вдоль стены угадывался ряд необычныхприспособлений, подобных которым мне видеть не доводилось, и я не мог решить,веяло от них больше пороком или искушением. Широкое круглое ложе осенял полог,похожий на паутину огромного размера, с которого свисали две лампады. Влампадах тлели толстые черные свечи, распространяя запах горячего воска,присущий церквам или молельням. Рядом с постелью стояла ширма изогнутой формы.Я ощутил озноб. Комната как две капли воды походила на спальню, которую япридумал для своей неподражаемой вампирессы и подробно описал, рассказывая опохождениях Хлое в «Тайнах Барселоны». От этой мистификации явственнопопахивало паленым. Я уже решился на попытку сломать дверь, как вдруг почувствовал,что больше не один в комнате. Я замер, похолодев. На меня уставились двасверкающих глаза. И я увидел, как тонкие белые пальцы с длинными острыминогтями, покрытыми черным лаком, раздвигают створки ширмы. У меня перехватилодыхание.