Спальня Хлое предстала передо мной обителью черноты. Стеныобуглились, и большая часть потолка обвалилась. Я видел даже полотно стелющихсяпо небу облаков и луну, заливавшую серебристым сиянием металлический остовкровати. И в тот момент я услышал, как заскрипели половицы у меня за спиной, ипонял, что нахожусь в помещении не один. В устье коридора вырисовывался темныйсилуэт худощавого мужчины. Я не мог разглядеть его лица, но преисполнилсяуверенности, что он внимательно наблюдает за мной. Он выжидательно застыл напороге, точно притаившийся паук. Мне потребовалось всего несколько секунд,чтобы отреагировать. Я шагнул к нему, и силуэт моментально отступил, слившись стенью. Когда я ворвался в гостиную, там уже никого не было. Сноп света отсиявшей электрическими огнями вывески на противоположной стороне улицы намгновение осветил зал и кучку мусора, сваленную у стены. Я приблизился иопустился на колени перед грудой вещей, попорченных огнем. Среди обгорелыхобломков виднелось нечто странное: человеческие пальцы. Я разгреб покрывавшийих пепел. Постепенно обозначились очертания руки. Я осторожно вытащил ее иобнаружил, что кисть обрублена на высоте запястья. Я тотчас узнал ее и понял,что рука девочки, показавшаяся мне тогда деревянной, на самом деле сделана изфарфора. Я бросил ее в кучу обугленного хлама и ринулся прочь.

Я спрашивал себя, уж не почудился ли мне тот незнакомец, ибов пыли не осталось его следов. Снова оказавшись на улице, я в полном смятениизадержался у подножия здания. Стоя на мостовой, я принялся напряженновглядываться в окна первого этажа. Смеющиеся люди проходили рядом, за стеклом,не подозревая о моем присутствии. Я попытался рассмотреть в толпе фигурунезнакомца, нисколько не сомневаясь, что он там, возможно, в двух шагах от меняи по-прежнему наблюдает за мной. Через некоторое время я пересек улицу и зашелв тесное кафе, забитое под завязку посетителями. Кое-как протиснувшись кстойке, я сделал знак официанту.

— Что желаете?

Во рту у меня было сухо, как в пустыне.

— Пиво, — сымпровизировал я.

Пока официант наливал мне выпивку, я спросил, подавшисьвперед:

— Послушайте, вы, случайно, не знаете, местечко тутнапротив, «Греза», оно закрыто?

Официант поставил на стойку полный стакан и посмотрел наменя как на идиота.

— Оно закрылось уже лет пятнадцать назад, —ответил он.

— Вы уверены?

— Конечно. После пожара оно больше не открывалось.Закажете еще что-нибудь?

Я покачал головой.

— С вас четыре сентима.

Я оплатил заказ и вышел из кафе, не притронувшись к своемунапитку.

На следующий день я пришел в редакцию газеты до началарабочего дня и направился прямиком в архив, располагавшийся в подвале.Воспользовавшись помощью Матиаса, служащего архива, и руководствуясьсведениями, которые мне сообщил официант, я начал просматривать заголовкивыпусков «Голоса индустрии» пятнадцатилетней давности. Я потратил минут сорок напоиски нужной статьи. Фактически это была коротенькая заметка. Пожар произошелна рассвете дня праздника Тела Господня в 1903 году. В огненной ловушке погиблошесть человек: клиент, четыре девушки из постоянного штата и девочка-прислуга.Причиной трагедии полиция и пожарные называли неисправную керосиновую лампу,хотя попечительский совет ближайшего прихода посчитал определяющими факторамибожественную кару и вмешательство Святого Духа.

Возвратившись в пансион, я лег на кровать в своей комнате итщетно попытался забыться сном. Из кошелька я достал визитную карточкуанонимного благодетеля, ту, которую сжимал в руке, пробудившись в постели Хлое,и перечитал в темноте слова, написанные на обороте: «Большие надежды».

5

В мире, где я жил, надежды, большие или маленькие, редкостановились реальностью. Еще несколько месяцев назад, отходя ко сну, я мог быпожелать лишь одного: набраться однажды смелости и перемолвиться хотя бысловечком с Кристиной, дочерью шофера моего наставника. И я с нетерпением ждалрассвета, чтобы поскорее вернуться в редакцию «Голоса индустрии». Но теперьдаже эта опора стала ускользать из-под ног. Может, если бы какое-то из моихначинаний с треском провалилось, то мне удалось бы вернуть расположение своихтоварищей, говорил я себе. Может, если бы я написал нечто настолько бездарное искучное, что ни один читатель не одолел бы больше одной страницы, мне простилибы грехи юности. И быть может, эта цена не была чересчур высокой за возможностьснова почувствовать себя в редакции как дома. Быть может.

Впервые я пришел в «Голос индустрии» много лет назад заручку с отцом, человеком измученным и неудачливым. Вернувшись с войны наФилиппинах,[11] отец встретился лицом к лицу с городом, нежелавшим его принимать, и женой, успевшей позабыть мужа и решившей уйти черездва года после его возвращения. Бросив мужа, она оставила его с разбитымсердцем и с сыном на руках, которого он никогда не хотел и не знал, что с нимделать. Отец, с трудом умевший прочитать и написать собственное имя, не имел нидостойной профессии, ни определенных занятий. На войне он хорошо научился лишьубивать себе подобных, прежде чем они убьют его. Конечно, это делалось радивеликих и возвышенных целей, казавшихся тем более вздорными и жалкими, чемближе к эпицентру сражения находился человек.

Вернувшись с войны, отец выглядел лет на двадцать старше,чем когда уходил на фронт. Он пытался устроиться на работу на различныепредприятия в районах Пуэбло-Нуэво и Сан-Марти, но на службе ему удавалосьпродержаться от силы несколько дней: рано или поздно он приходил домой, не смеяподнять глаз от стыда. Через некоторое время, не имея иного выбора, он поступилна должность ночного сторожа в «Голос индустрии». Жалованье было скромным,однако шли месяцы, и впервые с момента его возвращения с войны появиласьнадежда, что больше он не станет искать на свою голову неприятностей. Однакопередышка оказалась короткой. Фронтовые товарищи отца — живые трупы — вернулисьс войны калеками, физическими и духовными, наверное, только для того, чтобыпознать горькую истину: те, кто послал их умирать во имя Бога и отечества,теперь плевали им в лицо. Так вот, компания старых товарищей по оружию вовлеклаотца в сомнительные дела, которые явно были ему не по плечу, чего он так и несумел понять.

Довольно часто отец пропадал дня на два, а когдавозвращался, его руки и одежда пахли порохом и в карманах заводились деньги. Онтогда уходил к себе в комнату и, думая, будто я ничего не замечаю, колол себедозу — большую или маленькую, в зависимости от того, сколько удалось достать.Сначала он не закрывал дверь, но однажды, поймав меня за подглядыванием,надавал оплеух, разбив мне губы. Потом он обнял меня и прижимал к себе, покаруки не ослабели и он не растянулся на полу. Иголка все еще была воткнута втело. Я вытащил иглу и накрыл отца одеялом. После этого случая отец началзапираться на ключ.