Неправда, что война — продолжение политики. Она ее придаток,жалкий и беспомощный. Не собираются, конечно же, Россия и Украина воевать. Авот провести учения, показать друг другу, что они готовы…

Шедченко отошел к окну. Бог с ними, с учениями. Зеленыепобедят, как положено. Синие с позором откатятся к Москве. Штатовский военныйатташе добродушно похлопает по плечу начальника штаба. Президент ленивоподпишет пару указов, раздавая медали и звания героям учений.

Он в этот момент будет на территории «вероятногопротивника». В маленьком городке Сасово, рядом с плачущей сестрой и непутевымплемянником. Он давно не видел Сашку, лет пять, пожалуй. Тот успел превратитьсяиз ершистого паренька в хамовитого юношу, такое впечатление, во всяком случае,сложилось у него из писем сестры. Теперь, правда, это уже не важно — Сашкадоигрался-таки со своим мотоциклом. Не просто побился, обгорел, и непонятноуже, удастся ли ему выкарабкаться…

Шедченко никогда не был особо близок со старшей сестрой, итем более с ее единственным припоздалым отпрыском. Пожалуй, многих друзейсобственного сына он знал лучше, чем родного племянника, да и считал куда болеедостойными представителями молодежи. Но вот случилась беда, и что-то защемило вгруди, тоскливо и горько.

Словно он виноват в безалаберной жизни сестры, в ее вечныхпроблемах с мужиками, ссорах с сыном, нищете больницы, где пытаются спастиСашку…

Что он вообще может в этом мире? Чем способен помочь?Деньгами… не такими уж и большими… каменной физиономией повидавшего смертьвояки?

Но ехать надо. Хорошо хоть, что ему так легко дали отпуск.Многие желают снять сливки с предстоящих учений, и дурак, уезжающий в такоймомент, вызывает лишь всеобщее одобрение. Это потом кто-нибудь постараетсянайти в его поступке политический подтекст… нежелание участвовать в ученияхпротив «условно-российского» противника. А пока все сочувствуют глубокобезразличному для них Сашке и делятся историями о чудесных выздоровленияхобгоревших и переломанных.

Плевать. Он не видел сестру пять лет, и рискует никогдабольше не увидеть племянника. Жена не сказала ни слова, когда он взял деньги,отложенные на новый гарнитур, спасибо ей за это. Вечером он будет в Рязани, кночи в Сасово… может быть, поедет к сестре, может быть — сразу в больницу.

— Коля…

Он обернулся. Диденко, его зам по боевой, стоял в дверях.

— Машина ждет.

Шедченко подхватил туго набитую сумку. Гражданская одежда —смешно было бы разгуливать по России в форме чужой армии, гостинцы — включаявоспетое анекдотами сало.

— Спасибо, — он пожал Диденко руку. — Давай, не подведи.

Подполковник ухитрился одновременно выразить лицом мореэмоций — и что все будет в порядке, и что без комполка они обречены на позорноепоражение, и что он безмерно сочувствует чужому горю.

— Разве ж мы не люди… — пробормотал он.

Шедченко кивнул, спускаясь по лестнице. Часовой у знаменипроводил его стеклянным взглядом.

«Мы — не люди. Мы — военные. Добровольные рабы. Мы должныбыть лишены амбиций и чувств. Нас кормят официозными речами и повседневныминасмешками. „Одна извилина — и та от фуражки… Зачем мне теперь мозги, раз яполковника получил…“ Об этом ли он думал, поступая в ташкентское общевойсковоеучилище?»

Скорее бы увидеть сестру. Прервать томительное беспокойство…лучше самый трагичный исход, чем это… ожидание.

Каждый раз, избавляясь от оружия, Илья чувствовал себяпредателем.

Да, он понимал, что поработавший ствол — единственная, посути, ниточка, по которой его могут найти. Но превращать оружие — безотказное,надежное, пристрелянное — в горстку ржавеющих в земле деталей — это давалосьему куда с большим усилием, чем нажатие на курок.

Постепенно он смирился. Понял, что в этом есть своя высшаясправедливость — оружие должно уходить вслед за клиентом. Как бы там ни было, ажизнь человека дороже четырехсот грамм стали. Ему было даровано забирать чужиежизни, не оставляя взамен своей. Что ж, значит, расплату понесет пистолет.

Но, по крайней мере, оружие заслужило прощания.

Илья разобрал и аккуратно вычистил «ПМ». Собрал, вщелкнулобойму. Положил на стол, одиноко стоявший посреди комнаты. Замер, склонившисьнад пистолетом, фиксируя его в памяти, заслоняя этой картинкой — холодныйметалл на чистом столе, ту, недавнюю, где растянувшийся на полу клиент провожалего угасающим взглядом.

Его квартира производила странное, слегка безумноевпечатление.

Бронированная дверь в грязном подъезде бетонной многоэтажкиказалась достаточно солидной, чтобы скрывать апартаменты, достойные клиентовКарамазова. Однако за ней была лишь грязноватая квартира с разрушенной стеноймежду двумя комнатами, со стенами, оклеенными рыжими газетами советских времен,узкой тахтой у стены, письменным столом и книжным шкафом посреди нелепо пустогопространства. «Соневские» видеодвойка и музыкальный центр на полу казалисьматериализованной галлюцинацией. Не знавший циклевки паркет был заваленкартонными папками с выбивающимися из них машинописными страницами. Работаредактором в хиленьком частном издательстве давала Илье и прекрасное прикрытие,и избыток свободного времени.

Все остальное Илья получал иным путем.

Он стоял над пистолетом минут пять. Потом прошел к окну,выходящему на огромный безлюдный двор, аккуратно задернул шторы. Минуту возилсяв темноте, извлекая из-под картонных папок с творениями наивных писак знакомуюна ощупь папку с несколько иным содержимым. Уселся на тахту и включил тусклоебра.

За эти секунды он изменился. Снятые брюки разительно меняютмужчину.

Если бы перед Ильей стал выбор — какую из тайных сторон егожизни предать гласности, он выбрал бы ту, с пистолетом в руках. Но только неэто… не фотографии, наклеенные на картонки, сложенные стопкой в папке сботиночными шнурками.

Фотографии, которые он разглядывал, были черно-белые, натонкой пожелтевшей бумаге, того скверного качества, которое дают толькосовковая порнография и офсетная печать в газетах. На фотографиях были девочки —много девочек в возрасте от пяти до двенадцати лет, не стесненных никакойодеждой. Осыпавшиеся бумажные волокна делали фотографии мутными, похожими нанепристойный ребус, но Илью это не пугало. Он всегда отличался хорошимвоображением.

Сейчас Илья уже не видел раскрытой папки. Глаза его смотрелисквозь бумагу — в то темное далеко, заглянуть куда рискуют немногие, а помнят освоих наблюдениях единицы. Капелька пота застыла на лбу, поблескивая подспутанными волосами, как крошечный третий глаз.

Там, в темном далеке, была такая же зашторенная комната,только на расправленной кровати Илья был не один. Девочка сидела рядом —маленькая девочка в коричневой школьной форме, забытой всеми много лет назад.Илья — там, за незримой гранью — раздевал ее. Медленно и красиво, стягиваякружевной фартучек, юбку, колготки…