Он вымыл посуду и снова вернулся к окну. На столе ждаланачатая еще с полгода назад статья — Аркадий Львович старательно подбиралостающиеся долги. Маленькое счастье знания — уйти, не оставив за собойневыполненных дел.

Но вначале стоит чуть-чуть прибраться в квартире.

— Я словно жду сегодня чего-то, — сказал он вслух. И на этотраз не удивился фразе. Да, именно «чего-то».

И оно придет. Раньше, чем смерть — может быть, ее вестником.

— Раскрой мне судьбу, — сказал человек.

— У тебя нет судьбы, — ответила сфинга.

— Тогда — умри.

Человек отвернулся от жалкого логова в песчаном откосе, отхрупких рыжих костей, крошащихся под лапами чудовища, от пепельных струек пыли,текущих, как умирающий дым. Впереди была дорога — стальные нити на бетоннойполосе и блики заката в стеклянных иглах осколков.

За его спиной древнее как мир существо выгнулось в судороге.То, что оно привыкло дарить другим, приближалось к сфинге.

— Нет… Нет, Убивающий Словом… Я не могу умереть.

Человек стал насвистывать. Мелодия рождалась и умирала междусклоном холма и бесконечной равниной. Потом в нее вплелись слова.

Вечер приходит даже к слепым

И к бессмертным приходит смерть.

Дар умирать дарован одним

Другим — лишь дар умереть.

Выровнен свет с подступившей тьмой

Утро встретит лишь прах.

Я примиряю тебя с тобою —

Жившая в двух мирах…

Сфинга привстала — львиное тело, бронза шерсти и прекрасноеженское лицо, золото волос — все подернулось пеленой. Лишь в глазах еще жиляростный желтый огонь.

— Подожди, Убивающий Словом… Я не вижу твоей судьбы, носкажу, кто знает ее.

Человек остановился. Тишина — музыка смерти. И снова голос…

Тленью — тлен, движенью — остов,

Стой, ожидая последних слов.

Сфинга выпрямилась, став выше человека. Ярость, ненависть истрах смешались в ее голосе:

— В мире снов, недоступных тебе… в мире снов, человек. Тамзнают твое предназначение. Там твои корни — но тебе их не найти.

— Спасибо, — сказал человек, и посмотрел на сфингу — долго,прощально. — Теперь — слушай…

Сфинга захрипела.

Щелчок по клавише — и компьютер проглотил написаннуюстраницу. Ярослав не любил прерываться посреди строчки, но ему перестало«писаться».

Ничего, бывает.

Он пролистал текст к началу. Полюбовался, как аккуратно всевыглядит на экране. Ровненькие строчки, приятный шрифт, и такой же гладенькийтекст. Любая вещь поначалу пишется легко, и фэнтези, сказка для взрослых — неисключение. А эту повесть, «Книги Пути», Ярослав начинал писать давным-давно,когда еще не знал, как включить компьютер. Писал он тогда хуже… наверное. Нозато — как легко — Боже мой, как легко. И не нужно было подстегивать себя кофес коньяком, сигаретами, музыкой. Он просто садился и писал — на громыхающей,изящной, как кусок чугуна, «Москве». И строчки были кривыми, а ошибок раз впять побольше… но писалось так легко!

Он налил из джезвы остатки кофе. Щедро сдобрил сахаром иконьяком. Попробовал… да, пожалуй, этот кофе придется пить залпом. Ну, поехали.Здравствуй, желудок; привет, сердце; как дела, печень? А теперь — самоеприятное добавление к кофе — сигарета. Хеллоу, легкие!

Быть писателем — занятие слегка самоубийственное. Некоторыесправляются без стимуляторов. Но некоторым уже мало алкоголя и сигарет.

Три книги в год — иначе не выжить. И пусть две из трех будутхалтурой, массовым чтивом, космическими операми и фэнтези. Главное — продатьрукопись, остаться в десятке, быть на слуху. Любая профессия имеет неписаныйзакон — вначале ты работаешь на авторитет, потом авторитет работает на тебя.Увы, в литературе авторитет держится недолго… да и не существует вообще замалыми исключениями. Любой текст — вызов каждому умеющему читать. Самим фактомсвоего существования он требует несогласия. И это правильно, наверное. Что ниговори, а литература может научить лишь одному — не соглашаться.

Ярослав вышел из «Виндоуса», поглядел секунду нажовто-блакитную нортоновскую таблицу. И запустил «Визит во тьму» — любимуюигрушку последнего месяца. Честную, незатейливую игрушку по маханию мечом.Халтура после халтуры…

Задумав «Книги Пути», Ярослав не считал их чтивом. Вовсенет. Хотел рассказать о любви и ненависти, о том, как мальчик становитсямужчиной, о том, что никакие победы не стоят дружбы и любви…

Он стал умнее с тех пор? Или циничнее?

Игрушка терпеливо ждала. Маленькая фигурка рыцаря стояла наопушке леса, опираясь на длинный двуручный меч, поглядывая то вперед, то сквозьэкран, на Ярослава. Он курил, глядя на плывущие по экрану облака, гнущуюся от ветратраву, посверкивающие в чаще глаза. Нарисованный мир, нарисованный герой,нарисованные страхи. Он занимался тем же. Рисовал опасность и победу, ненавистьи любовь. Он просто-напросто умел рисовать словами.

Рыцарь на экране пожал плечами, поднял меч. И двинулся кнарисованному лесу. Даже у придуманных героев есть право выбора.

Откинувшись в кресле, Ярослав прикрыл глаза. Странный день.Все как обычно — утренний поход за продуктами и сигаретами, возня с компьютером— этим маленьким миром в себе, новые страницы текста — единственное, что онумел делать. Все в порядке. Но почему-то его не отпускало напряжение.

Драка. Вся жизнь — драка. Можно уйти от политики, откарьеры, от любви, спрятаться за куском холста или листом белой бумаги — всеравно жизнь останется поединком, просочится в краски картины и строчки текста.Иначе они никому не будут нужны. Жизнь лишь материал, через который смертьосуществляет себя, не более того. И чтобы сказать о любви, приходится говоритьо ненависти.

Ярослав не глядя протянул руку и отключил компьютер. Едваслышный шум вентилятора стих, и обрушилась тишина. Рабочий вечер окончен.

Телефон зазвонил в ту же секунду — словно терпеливо ждал,пока он кончит писать. Захлебывающаяся скороговорка междугородки… Ярославпотянулся к трубке.

— Будьте добры, пригласите к телефону…

Манера говорить у Степана никогда не менялась.

— Привет, — он покосился на часы. Да, москвичи никогда невспоминают о существовании поясного времени. Маленькая слабость столичныхжителей — впрочем, Степан знал, что он работает по ночам.

— Добрый вечер. Не спишь?