На бегу Кирилл наткнулся на какого-то парня, вялоругнувшегося вслед, завернул еще раз и остановился на углу, обтекаемый редкимипрохожими. Он понял, что безумно хотел остаться в одиночестве. Что-то былонеладно, но он никак не мог понять, что именно.

Он вдруг почувствовал, что задыхается. Ничего конкретного —просто не хватает воздуха. Когда-то такое было с ним, если упорно не шел ужесовсем-совсем придуманный стих. Ощущение было в чем-то даже слегка приятным —после у него получались действительно хорошие строчки. Но сейчас о стихах небыло и речи. Лишь давящая пелена.

— Мальчик, тебе плохо?

Пожилая женщина, из тех, что регулярно пишут письма вгазеты, помогают пьяным на остановках сесть в нужный троллейбус и терроризируютпродавцов в супермаркетах, остановилась возле него.

— Ты не болен? Никакой гадости не глотал?

Кириллу сразу стало легче.

— Оставьте меня в покое! — звонко выкрикнул он. — Ничего яне глотал!

Женщина, оскорбленная в лучших чувствах, мгновенно двинуласьдальше. Кирилл проводил ее растерянным взглядом.

ЧТО ЭТО СО МНОЙ?

Он медленно пошел, машинально следуя за женщиной. Та, отойдянемного, обернулась, увидела идущего за ней мальчишку и ускорила шаг.Малолетний наркоман — не слишком полезный для здоровья собеседник. Кирилл,опомнившись, остановился.

Еще час назад он собирался побродить по старым улицамцентра. Теперь же ему и впрямь захотелось оказаться дома. Закрыться в своейкомнате, избавиться от… от чего?

ОТ ДАВЯЩЕГО ВЗГЛЯДА…

Он сам поразился той легкости, с которой далась разгадка.Просто «взгляд в спину»… Кирилл обернулся, подозрительно рассматривая прохожих.Никого, кто бы хоть мимолетно посмотрел на мальчугана с испуганными глазами.Никого… Да и не могло быть — это ощущение, душное ощущение чужого взгляда,преследовало Кирилла с самого утра. И дома, и в школе. Оно лишь нарастало — скаждой минутой, накатывая, словно морская волна на пологий берег.

Кирилл подавил безумное желание разреветься и побежалобратно — к метро, в смутной надежде, что под землей, в рвущейся во все сторонытолпе, «взгляд в спину» исчезнет.

Через десять минут он понял, что это была напрасная надежда.

Только молодые могут называть старость временем покоя.

Их ошибка пройдет, как любые ошибки, когда они самипостареют.

Аркадий Львович стоял у запотевшего окна, глядя на моросящийдождь. Дождь — не огонь, и не морская волна, на него нельзя смотретьбесконечно, погружаясь в почти живое движение. Дождь всегда умирает: даже дляливня всемирного потопа был сорок первый день.

Это была последняя осень — и дождь нес с собой последнеегорькое утешение.

Медленно повернувшись, Аркадий Львович вслушался всобственное движение. Ничего — ни боли, ни даже малейшего дискомфорта. То, чтоубьет его, еще дремало, набирая силу.

Жизнь никогда не сдается без боя — но и никогда не побеждаетсмерть.

— Папа, я ухожу, — донеслось из коридора.

Аркадий Львович прошел через комнату, где незаправленнаякровать терялась среди стеллажей с книгами. Когда-то давно ему сказали, что этакомната похожа на декорацию из фильма об известном ученом. Он ответил нераздумывая — «я и сам декорация», и лишь много позже понял, что это правда.

Зять зашнуровывал ботинки, согнувшись с мучительнойрешимостью толстого человека. Покосился на вышедшего в коридор тестя.

— Продукты в холодильнике. А чайник я поставил на огонь.

— Спасибо, Андрюша.

Аркадий Львович любил зятя так, как только можно любитьчеловека, не оправдавшего ни худших надежд, ни лучших ожиданий. Андрей никогда,ни двадцать лет назад, ни сейчас не смотрел на жену-еврейку как на средствопередвижения, а на тестя-профессора как на трамплин в карьере. Правда, он так иостался, теперь уже — очевидно — навсегда, совершенно бесталанным и рядовымученым. Но это уже от Бога, а все доступное человеку Андрей выполнил честно.

— Вера заглянет завтра, — выпрямляясь, сообщил он. —Приберется… ремонт бы вам сделать, Аркадий Львович…

«После», — завертелось на языке. «Перед продажей».

Аркадий Львович никогда не старался понять, какую роль влюбви родных играет его квартира. Но в любом случае она сгладит им печаль.

— До свидания.

— До свидания, Андрей.

Он запер дверь и прошел на кухню, где неторопливо закипалчайник. Придирчиво заглянул в холодильник — лианозовский кефир и царицинскаяколбаса. Хорошо. Человек, знающий, что жить ему осталось полгода, по-прежнемуценил маленькие радости жизни.

Аркадий Львович встал у кухонного окна. Не все ли равно, вкакую сторону смотреть человеку, стоящему в центре дождя? Проводил взглядомпрыгающего по лужам зятя. Комичное зрелище… не всегда умение жены вкусноготовить идет на пользу мужу.

С этой стороны дома окна выходили в нешумный короткийпереулок, не испохабленный ни обилием магазинов, ни вывесками контор «попродаже чего-угодно». Сквозь сеточку дождя старик смотрел на ровный ручеекпрохожих. Большинство спешило. Только на углу, через улицу, замерла тоненькаяфигурка мальчика — то ли рассматривающего что-то, то ли неожиданнопогрузившегося в свои мысли. Странный паренек.

Закипел чайник, и Аркадий Львович на секунду отошел к плите.Когда вернулся, мальчика на углу уже не было. Он бежал, торопливо, словноспасаясь от чего-то…

Забавно. Почему от «чего-то», а не от «кого-то»? Проекциясобственных ощущений подступающей смерти на ребенка, еще и не задумывавшегосяна эту тему? Аркадий Львович отвернулся. В мальчике было слишком много жизни инетерпения, смотреть на него оказалось неожиданно тяжело.

Он приготовил нехитрый завтрак, обстоятельно и деловито, какпривык делать все на свете. Налил крепкий чай, усмехнувшись про себя — «Аркаша,какой у тебя всегда вкусный чай…» Да. Не жалейте заварку…

Впрочем, не все успели в охаянные советские времена добитьсядостаточного успеха, чтобы следовать этому простому правилу. Многих нынешняясвобода лишила всего арестантского сервиса, ставшего таким привычным и должным.Сам Аркадий Львович никогда не высказывался о политике, за исключением той простойконстатации, что любая власть — дерьмо. Он ухитрился поступить в университетеще при жизни Сталина, защититься при Хрущеве, стать профессором и вдовольпоездить по миру при Брежневе. Не помешала ни фамилия Зальцман, нибеспартийность. Конформизм? Возможно. Но его твердая убежденность, что дураки иумные произошли куда раньше, чем коммунисты и капиталисты, так и не былаопровергнута временем.