— Не сомневаюсь, — сухо ответил Макрон. Поглядел на фрески на стенах, а потом снова на Катона. — Насчет Непона не думал больше?

— В голову мысли приходили, да. Особенно после того, как Искербел так настаивал, чтобы мы его ему оставили. Должно быть, он очень высоко ценит прокуратора, раз был готов дать нам уйти отсюда под его гарантию безопасности.

— Вряд ли он стал бы держать слово. Скорее мы бы оказались в яме, как и те, что поверили ему прежде.

— Возможно, но у меня было ощущение, что он может и сдержать слово. На самом деле ему нужен именно Непон. Вернее, то, что известно прокуратору.

— Имеешь в виду серебряные слитки?

— Конечно. Искербел наверняка понял, что Непон их спрятал. Поэтому и хотел заполучить прокуратора, когда предлагал нам условия сдачи.

— Тогда он от души разозлится, узнав, что Непон мертв. И уже не отпустит нас подобру-поздорову ни за что. Он решит, что мы знаем, где серебро, и с нами обойдутся точно так же, как с Непоном. В первую очередь с тобой.

— Именно, — сказал Катон, сложив руки. — Мне не очень-то хочется это испытать. Так что о капитуляции речь не идет. Нам нечего предложить, кроме того, что серебряные слитки спрятаны в каком-то из обвалившихся тоннелей. Мы можем сказать это Искербелу, но он вряд ли нас отпустит, пока не проверит сказанное. В любом случае, нам приказано не допустить, чтобы бунтовщики заполучили серебро, любой ценой.

Они некоторое время смотрели друг на друга. Потом Макрон пожал плечами.

— Мы в заднице по-любому.

— Можно сказать и так. Я предпочитаю более возвышенное «Победа или смерть».

Макрон хлопнул себя руками по бедрам и расхохотался.

— Я всегда знал, что ты умеешь пользоваться языком почище лучших шлюх Субуры.

— Не слишком возвышенное сравнение, но я тебя тоже люблю, брат, — с улыбкой сказал Катон и тоже рассмеялся. Когда они насмеялись вдоволь, Катон сделал глубокий вдох.

— Вот этого мне очень не хватало.

— Да уж, давненько ты ничему не радовался. С тех пор как мы в Рим вернулись, это точно.

Макрон показал на один из стульев напротив Катона.

— Позволишь?

— Давай. Только избавь меня от лекций по поводу печали.

— Я не собирался лекцию читать. Просто хотел тебе сказать, что понимаю, какой большой потерей для тебя была смерть Юлии. Отличная была девушка. Красивая и сообразительная. Была бы отличной матерью и женой, такой, какую лишь можно…

— Хватит! — резко перебил его Катон. — Ты ничего не понял…

Он был не в силах говорить дальше. Сколько он может рассказать Макрону? Сможет ли открыть всю правду? Не всю, конечно же. По крайней мере, пока Крист с ними служит. Это было бы для Макрона слишком тяжелой ношей, такой, как для него самого.

— Что ты хочешь сказать? — недоуменно спросил Макрон. — Катон, приятель, что такое?

Что-то внутри Катона противилось идее разделить душевную боль с другом. И не только гордость. Дело в его звании и ответственности. Он командует когортой. Пять сотен воинов считают его своим главой. Он не имеет права раскрывать перед ними свои слабости. Лишь для того, чтобы снять груз со своей души. Даже Макрону, с которым он познакомился и подружился десять лет назад, когда Катон прибыл в крепость Второго Августова легиона худым и дрожащим пареньком, любившим книги и никогда в жизни не державшим в руке меч. Они быстро сдружились. Сначала Катон стал опционом, ниже Макрона в звании, потом его повысили до центуриона, а потом и дальше. Он прекрасно понимал, сколь многим он обязан своему самому близкому другу. Но никак не мог заставить себя признаться в слабости.

— Я не тоскую по Юлии. Больше не тоскую. С тех пор как я узнал, что она встречалась с другим мужчиной, пока я… пока мы воевали в Британии.

Макрон слегка приоткрыл рот и покачал головой.

— Я знал, что что-то случилось. Но это? Я не верю, парень. Юлия не могла.

— Могла, Макрон, — спокойно ответил Катон. — В этом нет сомнения. Я своими глазами видел доказательства. Она любила другого и сказала бы мне, если бы дожила до моего возвращения. Юлия предала меня, Макрон. Теперь ты все знаешь. Ну, по крайней мере, знаешь достаточно.

— Мне очень жаль. Понятия не имел. Тебе надо было сказать.

— И что мне надо было сказать? — устало спросил Катон. — Я был в шоке. Было такое ощущение, будто мне разорвали грудь и вынули сердце. Мне было стыдно. Я чувствовал себя оскорбленным. Сможешь ли ты понять, почему я молчал все это время? Просто было слишком больно говорить обо всем этом. Даже тебе, друг мой.

— Могу догадаться.

Макрон помолчал.

— Но я бы точно знал, что именно надо сделать. Устроил бы тебе хорошую попойку, чтобы утопить в вине все мысли о Юлии. Об этом я бы позаботился. Думаю, тебе стало бы легче.

— То, что тебя не убивает, ведет к жуткому похмелью…

Макрон рассмеялся.

— Еще бы! Одни боги знают, почему, но с тех пор, как мы вернулись, ты выглядел совершенно жалким задротом, и теперь я знаю почему. Бедняга. А с тех пор стало еще хуже.

— Это почему же?

— У тебя и так этот шрам на лице. А теперь ты можешь остаться еще и с повязкой на глазу. Скажу тебе, Катон, тебе придется приглядывать себе слепую женщину, прости за каламбур. Больше на тебя никто не позарится бесплатно.

— Спасибо за слова утешения.

— Да ладно тебе. Мы здесь в ловушке, за стеной банда кровожадных бунтовщиков, которым не терпится отрубить наши головы и насадить на копья. Может, нас и спасут. Скорее нет. Так что смотри на все в перспективе. Юлии нет. Она в любом случае собиралась тебя бросить. Лучше поскорее забыть все, что ты не в силах изменить, и заняться насущными делами — вот что.

Катон недоуменно поглядел на него.

— Это должно меня приободрить?

— Нет, должно заставить тебя перестать вести себя как тупой рогоносец из дешевого представления, что дают в Риме. Соберись, парень, черт тебя возьми. Ты нужен нашим ребятам.

Макрон встал.

— Надо поглядеть на бунтовщиков, прикинуть, что они собираются делать. Если сможешь, командир.

Катон встал, отодвигая стул. Подошел к штырям у двери и снял перевязь с мечом. Накинул на плечо.

— Пошли, центурион.

Идя следом за Катоном, Макрон позволил себе слегка улыбнуться. Он говорил с Катоном жестко, это было трудно, но этого требовала ситуация. Что еще важнее, это требовалось его другу. И его улыбка исчезла, когда он задумался о том, какие муки пришлось испытать Катону с тех пор, как он узнал правду. Никому такого не пожелаешь. А еще он разочаровался в Юлии. Макрон думал, что хорошо знает девушку. Но все оказалось показным. Никогда не можешь быть уверен, что до конца понимаешь другого человека. Он поглядел в спину Катону, пока тот шел через внутренний двор дома прокуратора. «Ну, может, и не всякого», — подумал он.