Гэсан Вандуй тоже шагал легко и быстро:

– Так ведь он уже умер…

Цзянцунь Гунбу остановился, сделал серьёзное лицо и сказал:

– За это тебя, может быть, восстановят в должности.

Гэсан Вандуй засмеялся:

– Вы же в деревне все меня терпеть не можете!

– Иногда тебя действительно терпеть очень сложно, но я уверен, что все скажут – из двух плохих начальников уж лучше выберем себе такого, который хоть самую чуточку получше, чем этот негодяй Собо…

Пока шли, они видели: все ручьи помутнели, вздулись, уровень воды везде поднялся. Ещё весна, а ручьи уже как летом. Это сильный пожар растопил снеговые шапки на горах.

В этот момент оба разом почувствовали, что толкавший их в спины и подгонявший горячий ветер прекратился. Наоборот, в лицо им навстречу потянуло чистым, прохладным воздухом. Ветер снова переменил направление, пошёл от снежных вершин, снова замедлил поступь пожара.

16

От озера Сэмоцо выше по склону пихтовый лес рос редко, дерево здесь было не такое твёрдое, как на нижней половине горы, где стояли толстенные, иногда до метра и больше в диаметре, деревья – горные гималайские ели, железные ели – и широколиственные породы – берёзы, дубы, тюльпанное дерево, горные птерокарии, – а затесавшиеся между ними кусты горной азалии были ещё более хрупкими и ломкими, толщина стволов была не больше чайной чашки, так что рубить их топорами было одно удовольствие.

Хотя ветер переменил направление меньше чем на день, вся противопожарная полоса выше озера была закончена до прихода огня, вовремя. О нижнем участке начальство не беспокоилось. Под естественной дамбой, отделявшей озеро от обрыва, шириной в те самые семь – восемь шагов, пробили наискось уходящую внутрь дыру, ящиками затолкали туда взрывчатку, вывели наружу провод и присоединили к маленькому устройству. Как только придёт огонь, оставалось только нажать выключатель на этом устройстве, вода озера прорвёт перемычку, пойдёт вниз, и дело сделано.

Переменивший направление ветер разогнал облака и дым, снова светило тёплое ласковое солнце.

На передовом командном пункте царила расслабленная атмосфера. Всем было радостно и весело, сидели на солнышке, ели сухой паёк, пили чай, болтали о том о сём. Изредка кто-нибудь вставал, чтобы взглянуть на далёкий пожар. Все вздыхали от нетерпения: скорей бы пришёл этот пожар, а потом можно будет уехать наконец из этой чёртовой дыры…

Синий комбинезон был ещё спокойнее и непринуждённее других, он вдруг оказался в одних трусах, с куском мыла в руке полез в озеро. Из-за холодной воды он то и дело выскакивал на берег, но, немного согревшись на солнце, снова забирался в воду.

В эту атмосферу расслабленности и спокойствия совершенно не вписывались двое. Один был Собо. Он уже давно привык всегда и везде проявлять свою незаменимость. Однако как только будет ликвидирована грозящая от большого пожара опасность, так сразу же и ему не станет никакого применения, он станет в глазах этих людей совершенно ненужным. Начальство снова потрепало его по плечу и поставило новую задачу: «Есть дело, которым тебе надо заняться: народ у тебя в деревне нельзя пускать на самотёк».

Деревенский народ, наевшись, вовсю занимался неприкрытым грабежом посреди бела дня. Когда, в какой момент появилась у людей такая алчность? Они уже тайком перетащили к себе в дома огромное количество съестного, пусть с ним, но они продолжали и продолжали всё что ни попади под руку совать под свои широкие тибетские халаты.

Обычным людям даже трудно себе представить, как много могут эти тибетцы уместить под своими халатами! Кроме съедобных вещей они совали за пазуху топоры с короткими ручками, ножовки, напильники, электрические фонарики, переносные фонари типа «летучая мышь», транзисторные радиоприёмники… Очень многие, напихав всего по своим просторным тибетским халатам, просто не могли двигаться, сидели посреди поля и безуспешно пытались подняться, смотрели на окружающих и смеялись дурацким смехом…

Какой-то энтузиаст, воспользовавшись тем, что никто не смотрит, ввинтился в палатку и утибетил к себе за пазуху телефонный аппарат. Он только что высунулся из палатки, как телефон зазвонил. Все просто животы надорвали от хохота. Этот человек достал аппарат из-за пазухи, поставил на землю и стал очень внимательно разглядывать, пока его не отпихнули, чтобы взять трубку, и только потом, с сожалением покачивая головой, он ушёл с крайне недовольным видом.

Но ещё более комично вышло, когда синий комбинезон, накупавшийся в озере до того, что его белое тело стало всё красное, охая от восторга, выбрался из воды на берег, и вдруг обнаружилось, что оставленная им на берегу одежда исчезла.

Все снова стали громко хохотать.

Только Собо весь трясся от злости и повторял: «Позор, позор, какой позор!» Он имел в виду полную потерю лица беднейшим крестьянством и наиболее бедными середняками перед лицом пролетариата.

Толстушка Янцзинь, снова всё время ходившая хвостом за в основном и целом почти простившим её Собо, с некоторой долей обиды в голосе повторяла за ним: «И правда, какой стыд, действительно, какой позор…»

Однако по мере того как она смотрела на синего комбинезона, покрасневшего от холода, дрожащего на берегу и не находящего своих штанов, её лицо бледнело всё больше. А все только громко смеялись, ни один не дал ему хоть чего-нибудь из одежды. Тем временем синий комбинезон из красного стал уже фиолетовый.

Янцзинь видела: несмотря на то, что синий комбинезон подал такую важную идею, все эти люди, и старина Вэй в том числе, недолюбливают его. Люди были очень рады, что он из ловкого сообразительного героя превратился теперь в посмешище. К тому же ещё, пока синий комбинезон прыгал от холода на берегу, он острым камнем пропорол себе на ноге длинную, глубокую царапину. Он схватился рукой, увидел на руке кровь и громко завопил.

Этот в один миг ставший было заносчивым и холодным, как лёд, парень теперь был просто большой дрожащий испуганный мальчик.

Грудь Янцзинь переполнилась, тёплая волна сочувствия ударила в нос и вышибла из глаз слёзы. Она сорвала с кого-то из рядом стоящих военную куртку, распахнула её, бросилась, плотно завернула в неё замёрзшего и вдобавок испуганного парня и крепко прижала к своей груди. Она сама крепко зажмурила глаза и повторяла, как пьяная: «Не бойся, не бойся…» Ей казалось, что она не мужчину, а младенца прижимает к своей груди.

В уши снова полетел хохот, ещё громче прежнего.

Она открыла глаза и поняла, что снова сделала всё не так. Под действием внезапного всплеска любви и сочувствия она поставила себя в ещё