Тут она залилась слезами. Слезы были крупные, искренние,падали на банты и оставляли круглые мокрые пятна. Никоненко смотрел равнодушно.

— Я не знаю, зачем я… я просто так… я потом испугаласьочень…

Он дал ей немного порыдать, а потом сказал строго:

— Хватит, Тамара Петровна. Из-за ваших выходок я стольковремени потерял! Давайте-давайте, рассказывайте.

— Дина писала записку, — сказала Тамара Селезнева и вытащилаиз рукава носовой платок в голубых кружевах, напоминавших почему-то о дамскихподштанниках, — я стояла как раз за ней и видела, как она писала. Она Димочкеписала, Лазаренко. Что именно, я не видела, только фамилию. Вы знаете Дину?

— Знаю, — кивнул капитан.

— Я ее всю жизнь ненавижу, — сказала Тамара, и слезы у неемоментально высохли, как будто их и не было. — Ух, как ненавижу! Меня Вадимиз-за нее бросил, понимаете?

— Который за вами в школе ухаживал? — проявил капитанневиданную осведомленность.

— Мы потом поженились, — сказала она с ненавистью, — намбыло по восемнадцать лет. Я его очень любила, а он мне каждый день говорил:посмотри на себя, какая ты дура, зачем я тогда от Динки к тебе вернулся! Она икрасавица, и умница, и стройная, и сексуальная, а ты корова, бомбовоз в юбке!Однажды он дома не ночевал, а когда вернулся, объявил, что переспал с ней, иона волшебная, совсем не такая, как я. Ну, я собрала вещи и вернулась кродителям.

— При чем здесь записка, которую она писала Лазаренко?

— Я ее вытащила! — гордо сказала Тамара. — Я вынесла ящик втуалет, открыла, нашла записку для Димочки и положила себе в сумку. Я решила,что если она ему свидание назначает, то пусть он об этом ничего не узнает, аона решит, что он не хочет, понимаете?

— Пытаюсь, — сказал Никоненко.

— А вместо той записки я написала другую. Я написалакакую-то чушь: берегись, мол, пощады не будет и все такое. И положила в ящик. Ипоставила его на сцену.

— А потом?

Тамара улыбнулась и расправила на обширном колене голубыеплаточно-подштанниковые кружева.

— Потом я решила, что все это такие глупости. И то, что я ейугрожала, и ненавидела ее, и Димочкину записку утащила, как в седьмом классе.Стыдно мне стало и противно. И я решила, что лучше мы совсем эти дурацкиезаписки раздавать не будем. Кстати, и ящик куда-то делся. Я даже не знаю, гдевы его потом нашли? Ну вот. А с Диной в конце вечера я даже поговорила. Простотак. И на Уварова мне наплевать. У меня хороший муж, две дочери, и они все менялюбят, несмотря на то, что я… бомбовоз в юбке.

— Понятно, — сказал Никоненко, — дальше что?

— А когда… все это случилось, я вспомнила, что у меня вкармане Динина записка. Кстати, она странная была, я потому про нее ивспомнила. Не было там приглашения на свидание, там была какая-то вродеинструкция, что ли.

— Какая именно?

— Я не помню. Кажется, там было написано: “Теперь уезжай ибольше ко мне не подходи, потом все обсудим”. А подробнее я не помню. Ну вот.После того как Потапов Марусю увез и мы милицию вызвали, я решила, что, еслискажу про записку, меня сразу в тюрьму посадят и ни одному моему слову неповерят. Я пошла на лестницу и сожгла ее. А потом вы приехали. Я за вами вщелку подсматривала. Из туалета.

— Я знаю, — сказал капитан. — Почему вы сожгли ее налестнице, а не на улице, например?

— На улице неудобно, — удивилась его недогадливости Тамара,— окна из учительской и директорского кабинета выходят во двор, почти накрыльцо. И сторож сразу в дверях встал, чтобы, значит, никого не впускать и невыпускать. На лестнице в самый раз было…

— Черт бы вас побрал, Тамара Петровна, — сказал Никоненковорчливо и потянул к себе ее пропуск, — нужно было сразу говорить как есть.

— Я боялась, — прошептала Тамара и улыбнулась улыбкойпятилетней девочки-шалуньи. Никоненко улыбнулся ей в ответ.

Вовсе она не была дурой. Она была добрая и “активная”, иНиконенко был рад, что ее любят дочери и муж. Не Уваров, а Селезнев.

Оставалась еще красотка Дина, но тут все было сложнее, и онне хотел торопиться.

Он не знал, что день уже назначен. Послезавтра работа будетвыполнена. На этот раз — до конца.

* * *

К середине дня Никоненко удалось переговорить с полковником,и разговор этот вышел не слишком приятным.

— Ну тебя к аллаху, Игорь Владимирович, — сказал полковник,выслушав Никоненко, — что-то ты крутишь. У нас, знаешь ли, в одиночку бегать непринято, тут тебе не райотдел в Сафонове. Я понимаю, конечно, что тебе досмерти охота все лавры загрести, и это простительно для первого дела, но набудущее говорю тебе серьезно — ты свои суперменские замашки брось. А то однинавоз разгребают, а другие в чистом поле ветра ловят. Оно, конечно, в чистомполе бегать приятнее, но в навозе тебе все равно сидеть придется, это ты учти.

— Учту, — сказал капитан. Ладони у него вспотели, и онбоялся, что полковник заметит, что он злится, как школьник.

Повыдвигав по очереди все ящики стола, полковник выудил изнижнего толстый, кривой, и несколько почерневший банан, очистил его до серединыи откусил.

— Хочешь? — спросил он, пожевав немного.

— Никак нет.

— И правильно, — развеселился полковник, — нечего начальствообъедать.

— Ну ладно, — сказал он через некоторое время и метнулраспластавшуюся в воздухе кожуру в мусорную корзину. Никоненко проводил ееглазами, — шут с тобой. Валяй. Только если кто-то из них начнет ногами сучить,я тебя отмазывать не стану. Ты мне пока никто, Игорь Владимирович. Пустоеместо. Улавливаешь?

— Так точно.

— Ну вот и действуй, исходя из того, что ты пустое место.

— Понял.

Полковник шумно вздохнул, вылез из-за стола и хлопнулладонью по кнопке чайника.

— Ты, Игорь Владимирович, лучше не обижайся. Это занятиебесполезное.

— Есть не обижаться.

— Тогда свободен.

Он вышел из полковничьего кабинета в прокуренный коридор,пошел было в сторону своей комнаты, но остановился у окошка и посмотрел вниз.Внизу был сугроб. В середину сугроба была воткнута лопата с длинной ручкой.

Зачем ему дали это хреново повышение, если его работа здесьникому не нужна? Зачем полковник полчаса возил его мордой по столу? Изудовольствия, что ли?

Глупо было стоять у окна и растравлять свои раны, но онстоял и растравлял, понимая, что это очень глупо. Скорее всего полковник вовсем прав, и правил игры Никоненко по-прежнему не знает, следовательно,постоянно наступает всем на больные мозоли. А полковнику стоять за него горойнет никакого смысла. Он никто. Чужак, пришедший с другой территории.