Весь его многолетний милицейский опыт говорил, что обижатьсяникак нельзя, недаром на стене в кабинете у Дятлова висит популярный нынчеплакатик о том, что “подчиненный перед начальствующим должен иметь вид лихой ипридурковатый, дабы разумением своим не смущать начальство”.

Никоненко вместо лихого и придурковатого принял видвсезнайский и умный, за что и получил по шее.

Все правильно.

Так говорил опыт, и к нему стоило прислушаться. Но все, чтобыло в Игоре Никоненко мальчишеского, азартного, школьного, оскорбленносопротивлялось, задирало гордую башку, помахивало гривой — он прав, и в этомвсе дело!

Он прав, а эти столичные профессионалы не правы и знают обэтом! Нельзя бегать в одиночку, видите ли! Да он в одиночку набегал больше, чемвесь отдел, мать его!.. Вот и злится полковник, вот и крутится, как уж насковородке, вот и возит его мордой по столу!

Капитан изо всех сил хлопнул по подоконнику, так чтозагудели ладони, и пошел в кабинет.

Дина согласилась на встречу легко и быстро, а подающийнадежды художник Лазаренко долго мямлил, стараясь отвертеться, но капитан емутакой возможности не дал. Никоненко назначил ему встречу на полчаса позже, чемДине, съел в столовой невкусный обед и сел подумать.

Если сейчас он сыграет правильно, к вечеру вся история сзаписками, художниками и “кошками на радиаторе” станет ясной и понятной. Плохо,что он пока до конца не знает, имеет это отношение к стрельбе или нет.

Если нет, не видать ему следующих погон как своих ушей, акапитан Никоненко, несмотря на почти родственные отношения с участковымуполномоченным Анискиным, который вполне довольствовался ролью деревенскогодетектива, был честолюбив. Очень редко — вот как сейчас — он мог себе в этомпризнаться. Недаром Алина Латынина так его… задевала. Она была совсем издругого класса, в котором нет места милицейским капитанам, а он хотел, чтобы унего оно было, это место.

Он не мог тратить время на такие мысли и все-таки тратил.

Нет никакой видимой связи между подругами Сурковой иЛатыниной и многочисленными сурковскими одноклассниками. Тем не менее, вСуркову стреляли именно на школьном дворе.

Даже если видимой связи нет, это не означает, что ее несуществует вовсе.

“У вас нет такого же, но без крыльев? — вспомнилось ему. —Нет? Будем искать!”

Раздумывая, он снял трубку и набрал номер.

— Маша, это капитан Никоненко. Как вы себя чувствуете?

— Спасибо, — ответила она довольно бодро, — уже лучше. Митясказал, что вы вчера собирались зайти. У вас ко мне какие-то вопросы?

Митя, надо понимать, это министр Потапов Дмитрий Юрьевич.Митя ей сказал, что должен зайти капитан!.. Ей-богу, это не уголовное дело, ароман из жизни высшего общества. Автор — все тот же Голсуорси.

— Да, есть вопросы, — согласился Никоненко. — Вспомните, выточно никогда не знакомили свою подругу ни с кем из одноклассников?

— Нет, — ответила она удивленно, — никогда не знакомила.Игорь Владимирович, да я с ними сама почти не общалась! Раз в несколько лет. Яи в школу приходила только для того, чтобы… чтобы…

— Знаю-знаю, — сказал капитан после недолгого молчания, —чтобы повидать Дмитрия Лазаренко.

— Да. И даже когда училась, я ни с кем не дружила. У менякличка была “моль облезлая”. Я такая и была. Тамарка меня жалела и из жалостисо мной общалась. А потом Алина появилась, и мне стало на все наплевать.

— Кстати, как она появилась?

— Очень обыкновенно. На лыжных соревнованиях. В Нескучномсаду катались сразу несколько школ. Я упала и сломала лыжу. Все мимо проехали,а она остановилась, и мы с ней кое-как до финиша доковыляли. Я ногу растянула,а за ней Аркадий Петрович на машине приехал. Они меня забрали домой, и ЛюдмилаНиколаевна меня компрессами лечила. Вот и все. А потом они меня взяли… к себе.У меня плохие отношения были с мамой, и они меня жалели.

— Добрые какие, — не удержавшись, едко сказал Никоненко.

— Добрые, да, — вскинулась Маруся, — они замечательные люди,каких мало. Я, например, больше таких не знаю.

— Вы все-таки подумайте, — попросил Никоненко, — вспомните,может, вы вместе куда-то ходили и кого-то встречали.

Маруся обещала подумать и вспомнить, но как-то неуверенно,так что капитан сразу понял, что ее воспоминания — дело гиблое.

Кто-то что-то говорил ему об этом, но он никак не могвытащить из памяти, кто именно, что и когда. Просто тогда он не придал этомузначения, а следовало бы придать.

Он приедет вечером домой, выпишет на бумажку всех, с кемразговаривал и виделся, и станет вспоминать по очереди. И вспомнит. Онпрофессионал, хоть в этом и сомневался полковник Печорин.

Дина появилась в его кабинете, как будто выкристаллизоваласьиз весеннего воздуха, свежего ветра и родниковой воды. Не помогая ей, онсмотрел, как она снимает длинное невесомое светлое пальто, как улыбается, каксадится, как осторожно ставит на вытертый паркет безупречные ноги в безупречныхтуфлях, и странная мысль пришла ему в голову. Алина Латынина и Дина Больц были“одной крови”, одного класса и даже казались похожими друг на друга, но Дина невызывала у капитана никаких эмоций, кроме профессионального охотничьегоинтереса. А об Алине он даже думать спокойно не мог, не то что уж смотреть!

Пропали твои благие намерения, капитан, подумал он совздохом. Не будет у тебя вечером никакой работы. Будет одна Алина Латынина.

— Дина Львовна, — сказал он, когда Больц устроилась снаибольшим комфортом и выложила перед собой на стол крохотный мобильный телефони тоненькую пачку сигарет “Вог”, — расскажите мне, пожалуйста, что заинструкции были в вашей записке к Дмитрию Лазаренко.

Наверное, она готовилась к разговору, потому что совершенныегубы сжались только на секунду. Она готова, но ей неприятно, вот что означалиэти сжавшиеся губы.

— Да никакие это не инструкции, Игорь Владимирович, —сказала она легко, — это была просто записка. Димочка давно меня не видел ивесь вечер от меня не отходил, и надоел мне ужасно, и я ему написала, чтобы онуезжал, потом поговорим. Вот и все.

“Умница, — мысленно похвалил ее капитан Никоненко. — Тырешила, что я записку нашел и почерки сличил или сделал еще что-то в этом роде,как делают в таких случаях в кино, и отрицать существование записки тебекажется глупым. Правильно тебе кажется, дорогая”.

— А зачем вы писали? Словами нельзя было сказать?

— Он не отходил от меня ни на шаг. Я от него устала ужасно.Вот и написала. Просто так, чтобы до него дошло.