Он обнажил саблю, отшвырнул ножны, чтобы немешали, и стал напротив двери. В ту же минуту грянул залп со стороны коридора,и от двери полетели щепы. Пронзительно вскрикнула пани Хмелевская и началаоседать на пол.

– Ванда! Боже мой, Ванда ранена! –взвизгнула Марина, увидев, что седые волосы фрейлины окрасились кровью. –Одна из пуль попала в нее!

Марина кинулась к Хмелевской, подхватила ее,пытаясь удержать, но не смогла и вместе с подоспевшей Барбарой осторожноопустила тяжелую пани Ванду на пол. Рядом попадали девушки – никто из них небыл ранен, однако они береглись от новых выстрелов, а иных просто не держали отстраха ноги.

И тут вдруг Марина сообразила, что Ян Осмольскийнаходился еще ближе к двери, чем Хмелевская. Не ранен ли он, не упал ли?

Оглянулась и вздохнула с облегчением. Янек таки стоял против двери.

И тут же вздох замер в груди Марины. Что это сЯном? Почему он так наклонился вперед? Почему опирается на свою саблю, вместотого чтобы держать ее наготове?

Иисусе… он тоже ранен! Пол вокруг негозабрызган кровью! Да ведь Ян сейчас упадет!

В это мгновение раздались торжествующие крики.Дым от выстрелов рассеялся, и нападающие увидели, что дверь разломана, а из комнатыим никто не отвечает пальбой. Чьи-то руки просунулись в щели и отодвинулизасов, вернее, просто сорвали его.

Дверь распахнулась. Словно во сне Маринаувидела, как Ян медленно вскинул саблю, покачнулся – и упал под градомобрушившихся на него ударов клинков, топоров, дубинок.

Он лежал на пути мятежников, и, чтобывломиться в комнату, им и впрямь пришлось переступить через его труп. Еготоптали, об него спотыкались, наконец отшвырнули на середину комнаты, к царскойкровати.

Да кто он был для этих нападавших? Простокакой-то щеголеватый панок, который вздумал было показать геройство, но неуспел поднять карабелю, как оказался застрелен, а после изрублен в капусту.

Голова Осмольского запрокинулась,остановившиеся глаза обратились к Марине.

Лицо юноши осталось нетронутым, белым,мраморно-белым, а тело… это была одна сплошная кровавая рана.

Ничего больше не видя, не слыша, Марина упалана колени рядом с Яном, прильнула к нему, не замечая, что пачкает в кровиплатье, отчаянно надеясь отыскать хоть малую искорку жизни в этом изрубленном,изуродованном теле.

– Янек… – пробормотала онемевшими отужаса губами. – Янечек мой ненаглядный! Что ж ты так лежишь, очнись…

Он смотрел молча, мертво; ясные, всегда полныелюбви глаза потускнели, а вишневые губы, его губы, которые иногда являлисьМарине в смутных снах, были окрашены кровью. Марина схватила его руку, покрылапоцелуями… Вот все, что им осталось, им обоим!..

И вдруг звуки окружающего мира вернулись к нейвместе с грубым окликом:

– Эй, вы, польские шлюхи! Где ваш царь,где ваша царица?

В то же мгновение какой-то тяжелый ворохобрушился на нее, и все потемнело вокруг.

– Откуда мне знать, где царь! –услышала она прямо над собой голос Барбары и завозилась было в душной темноте,однако получила чувствительный тычок в бок и сообразила, что темный ворох – этоюбки Барбары, которая прикрыла ими царицу, чтобы спрятать ее от толпы, так чтонадо сидеть и молчать!

Марина затаила дыхание, замерла, не выпускаяпальцев Яна, странным образом черпая бодрость в прикосновении этой мертвойверной руки.

– Не знаю я, где царь! – твердилаБарбара. – А царицы здесь нет, она ушла к отцу, там ее и ищите.

– Найдем! – мрачно посулил мятежники вдруг захохотал: – Глянь, Никита! Мужики, гляньте! Сколько девок, и всерастелешились! Не нас ли ждете, шлюхи?

– Подите, подите прочь, – испуганноначала твердить Барбара, и Марина почувствовала, что ее укрытие как-то страннозаколыхалось. – Не троньте меня, побойтесь вашего Бога!

Юбки Барбары начали подниматься, ноги ееиспуганно затопотали. Послышался ее истошный визг, и Марина, на прощание ещераз стиснув руку Янека, змейкой скользнула вон, к кровати.

Она не чаяла, что этот отчаянный маневрудастся, но помогло распростертое на полу мощное тело пани Ванды Хмелевской:под его прикрытием Марина скрылась между пологом и кроватью, забилась в щелку,словно мышка, не дыша, смотрела на то, что творилось вокруг.

Димитрий и Фюрстенберг успели запереть дверьперед навалившейся толпой, но царь понимал, что это ненадолго. Надо былобежать, но какой-то миг он стоял, неподвижно глядя на сотрясающиеся двери, авидя перед собой туманную даль внизу, под крепостной стеной Путивля. Точно также, как в тот далекий мартовский день, скакал по ней величавый всадник… толькона сей раз он не стремился к Димитрию, а удалялся от него.

Басманов убит!

– Все же ты покинул меня, а ведь говорил…до смерти… – словно во сне прошептал Димитрий.

Опомнился, провел рукой по лбу.

Ясность мыслей вернулась к нему, сменивглубокое замешательство, вызванное потрясением. Он резко повернулся и бросилсяк опочивальне, где оставалась жена. Но только сунулся к сеням – и тотчасотпрянул: по переходам валила толпа, он был отрезан от Марины!

Димитрий вбежал в угловую комнату, где обычномылся и откуда было окно в опочивальню. Крикнул:

– Сердце мое, здрада! – и бежалдальше, потому что и это его убежище было открыто!

Он ничего не мог сделать сейчас для жены,только умереть подле нее. Но, быть может, если его не будет рядом, ее скореепомилуют? Или у нее появится возможность скрыться, спрятаться, затаиться до техпор, пока Димитрий не покончит с мятежом и не вернется за ней?

В нем еще жила надежда перевернуть ходсобытий, переломить их в свою пользу. Но для этого надо было прежде всегосохранить жизнь, спастись! Не время сейчас было геройствовать, бросаясь сголыми руками на вооруженных бесчинников, доказывая им, какой ты есть храбрец.Предсмертный крик Басманова вновь зазвучал в его ушах: «Спасайся, государь!»

По переходам, еще свободным от бунтовщиков,Димитрий перебежал в другой дворец, слыша за спиной нарастающий гул: по егоследу валили убийцы, словно шла свирепая волна, словно поток, вышедший изберегов, катился по руслу, словно огонь бежал по запальному шнуру.

Окно! Последний путь к спасению!

Димитрий выглянул – внизу и чуть поодальстояли стрельцы на карауле. Они озирались, еще не вполне понимая, чтопроисходит, а главное, не зная, что делать, кого бить и кого защищать.

До слуха Димитрия донеслись вопли: