носит характер кельи: вся обстановка заключается в простой плотничной работы кровати с таким же столом, небольшой шкаф и этажерка с книгами, в переднем углу — большая икона». Здесь иеромонах прожил четыре с половиной месяца.

Помещение, занятое настоятелем в новопостроенном корпусе, гость описывал так: «Отец Илиодор со своим келейником помещался в трех крошечных, чистеньких комнатках, производящих впечатление полной пустынности, точно тут никто никогда не жил. Ни пылиночки нигде, ни коврика на полу, никакой нигде одежды, или хотя бы шкафа. Желтый пол. Чуть-чуть пахнет краской».

Две свои комнаты — приемную и келию (в третьей, по-видимому, жил келейник) — о. Илиодор обставил с исключительной простотой: по дешевому столу в каждой, да для сна — вместо кровати «нары шириной четверти в две (на них еле-еле можно улечься боком)».

Да, перебравшись в Царицын, о. Илиодор решил по примеру о. Виталия, спать на голых досках.

По свидетельству того же гостя, аскетическое ложе настоятеля представляло собой «узкую сосновую скамью с приподнятым изголовьем», покрытую одеялом и простыней. Позже здесь появилась «белоснежная подушка-блин», принять которую прихожане «еле-еле уговорили» владельца кельи, «да и то недавно, когда уж очинно болен был».

Полдюжины венских стульев появились в комнатах о. Илиодора тоже благодаря доброжелателям. «Не догадайся они подарить — у меня посетителям и сесть было бы не на что», — говорил иеромонах.

Твердо соблюдая обет нестяжания, он говорил, что после смерти «не оставит и медного пятака». Он позволял себе владеть лишь тем имуществом, которое получил в дар:

«…все, что я имею, мне принесли люди, — и рясу, и крест, и чулки, и сапоги. Вот только четки за десять копеек купил сам, но это потому, что мне подносили дорогие, стоящие по 60-ти руб. четки, которые я продавал и раздавал деньги бедным.

Приносили мне и шелковые рясы, но я отдавал их моим поварам и дворнику, чтобы показать, как мало мне нужны подобные вещи.

На днях принесли мне к шубе бобровый воротник, стоящий 200 руб., я отказался, потому что это роскошь. Но от кареты и лошадей я не отказался, так как обязан беречь свое здоровье, нужное для моих ближних».

Клеветники не стеснялись обвинять его в требовании десятины не только на строительные работы, но и на покупку кареты и лошадей. «Но совесть моя чиста перед вами, — отвечал о. Илиодор не им, а пастве, — и вы сами знаете, что для себя я от вас не требовал и не просил даже на платок носовой», прибавляя, что «если и просил иногда, то просил на монастырь».

Однажды газеты напечатали, будто бы иеромонах заказал у германской фирмы роскошную мебель на 30 тыс. руб., но не оплатил, что вызвало дипломатический скандал. «Ах, Илиодор, Илиодор! от него, оказывается, нет покоя не только русским, но и немцам!..» — острил по этому поводу герой статьи, сообщив, что на самом деле его стол стоит 1½ руб., стулья — подарок, а мебель для братских келий заказана «на здешнем базаре: столы рублевые да табуреты по 25 коп.». Впрочем, самому о. Илиодору к клевете было не привыкать, что до прочих монахов, говорил он, то «сколько их ни черни, чернее монашеской рясы они не будут».

Из рассуждения о шелковых рясах и бобровом воротнике видно, что о. Илиодор был равнодушен к своему костюму. «Теперь для меня одежда не имеет ровно никакого значения. Пусть я — на Рождество, на Пасху ли буду одет в рваные лохмотья, все равно я в них буду чувствовать себя прекрасно». Когда газеты написали о золотых часах, якобы отданных им в починку, он подал на редактора в суд, где объяснил, «что у него нет не только золотых, но и деревянных часов; что ношение часов иеромонахом он считает безнравственным». Единственным внешним украшением о. Илиодора оставались его прекрасные волосы.

В быту он придерживался привычного аскетизма, постоянно держал строжайший пост, сидя буквально на хлебе и воде, а то и без воды: «поточит хлебца, как мышка — тем и сыт на весь день, к порции монастырской когда-когда дотронется, а часто совсем не пьет… рази летом, когда уж жарко очинно, хруктовой водицы немного выпьет или грушу скушает…» — говорил его келейник Емельян.

Постоянно находясь среди людей, о. Илиодор не жалел для них сил. В его сложном графике богослужения и проповеди чередовались с разъездами и собраниями.

«Возьмем пример трудов его праздничных дней 5 и 6 августа, — писал о. Саввинский в 1911 г. — Эти дни он буквально был неразлучен с народом, без сна, без пищи и несмотря на крайнее переутомление, он все же не отказался 8 августа, по окончании литургии, ехать с народом в двух вагонах, по приглашению почитателей его, в Сарепту служить молебен. Проведя там целый день, он возвратился в 10 часов вечера и еще добрый час пробеседовал с народом в монастыре».

Другой пример — день 23.X, за который монастырская аудитория увидела два многолюдных собрания — утром певчих, вечером строителей катакомб. Остается только изумляться неисчерпаемой энергии о. Илиодора, который за один воскресный день ухитрился отслужить две службы, произнести две проповеди и провести два организационных собрания. На первое из них он явился прямо со службы, не пообедав и даже не заходя в свою келию. Такой же самоотверженности он настоятельно требовал от лиц, присутствовавших на обоих собраниях, призывая «забыть на время свои животы» по его примеру: «Я вот забыл о том, что у меня есть живот, что ему надо хлеба, воды, я плюнул на свой живот».

Новопостроенные братские корпуса не пустовали. Прибыв в Царицын, о. Илиодор сразу попросил преосвященного перевести на подворье иеродиакона крестовой церкви Павла (Кусмарцева) и молодого иеромонаха из Саратова. Еп. Гермоген командировал о. Павла, иеромонаха Спасо-Преображенского монастыря Иоасафа и двух послушников, но все четверо, увидав, в каких условиях живет настоятель, быстро сбежали назад. За самовольное оставление места службы оба священнослужителя попали под запрет, и после пререканий с преосвященным о. Павел все-таки вернулся в Царицын. Через год настоятельства о. Илиодора под его началом было 4 монаха, в 1911 г. — 3 иеромонаха и 4–5 монахов, а к январю 1912 г. в число братии официально входили 4 иеромонаха, 3 иеродиакона, 2 монаха, старец, 16 послушников и 9 мальчиков. Общее же число насельников подворья составляло 70–80 человек. Одним из последних пострижеников о. Илиодора (22.X.1911) стал послушник Петр, получивший имя Адама.

Правой рукой настоятеля считался иеромонах Гермоген, который в саровском паломничестве и, вероятно, вообще в монастырском быту исполнял обязанности врача.

За исключением небольшого числа саратовских монахов, командировавшихся преосв. Гермогеном, и провинившегося духовенства (астраханский диакон о. Саввинский, саратовский иеродиакон Крестовой церкви о. Кусмарцев), братия