— Независимо от ужасных смертоубийств, о которых яуслышала, — спросила Жюстина, — наверное, случается, что эти негодяиприводят в свои комнаты кого-нибудь и убивают?

— Нет, — покачала головой Омфала, — правом нажизнь и смерть узников они могут распоряжаться лишь совместно. Если же онипожелают сделать это в одиночестве, к их услугам всегда есть дежурные девушки,и вот их-то можно принести в жертву в любой момент дня и ночи; их несчастнаясудьба зависит только от прихоти этих чудовищ, и часто за самую невиннуюоплошность эти варвары предают их мучительной смерти. Кроме того, чудовищныйвкус к убийству иногда заставляет их предаваться тайным оргиям в апартаментахдиректрисы: они выкладывают за приговоренный предмет двадцать пять луидоров иубивают его. Дело в том, что определенная часть персонала подлежит регулярнойзамене, и когда наступает срок, они приобретают право творить все, что имвздумается.

— Итак, мы постоянно находимся под домокловыммечом, — проговорила Жюстина, — и не бывает ни одной минуты, когданаша жизнь была бы в безопасности?

— Ни единой! И никто из нас, просыпаясь по утрам, неуверен в том, что вечером вновь ляжет в постель.

— Какая ужасная судьба!

— Она, разумеется, ужасна, но с этим смиряешься, когдавечно приходится быть к этому готовым, и несмотря на косу смерти, занесеннуюнад нашими головами, ты увидишь и веселость и даже беззаботную невоздержанностьв нашей среде.

— Это и есть смиренное отчаяние, — сказала Жюстина. —Что до меня, то я никогда не перестану плакать и трястись от страха. Однакозаканчивай свои наставления, прошу тебя, и ответь, отпускают ли когда-нибудьмонахи своих узников из монастыря.

— Этого никогда не бывает, ответила Омфала, —оказавшись в этом доме, человек теряет всякую надежду снова глотнуть воздухсвободы. Поэтому нам запрещено даже мечтать об этом, приходится просто ждатьконца, который может случиться чуть позже или чуть раньше, но судьба нашапредопределена окончательно.

— С тех пор, как ты здесь, — продолжалаЖюстина, — ты, должно быть, видела немало кровавых реформации?

—До меня такое случалось двенадцать раз, кроме того, янесколько раз была свидетельницей замены почти всех узников.

— Ты потеряла много подруг?

— И самых близких!

О, какой кошмар! Я так хотела бы полюбить тебя, но смею ли ядумать об этом, если нам суждено вскоре расстаться.

И нежные подруги, бросившись в объятия друг друга, окропилисвои груди слезами горя, беспокойства и отчаяния.

Едва закончилась эта трогательная сцена, как вместе сдиректрисой появился дежурный регент: это был Антонин. Все женщины согласнообычаю выстроились в две шеренги. Монах бросил на них безразличный взгляд,пересчитал присутствующих, затем сел. После чего все по очереди должны былиподнять перед ним юбки — с одной стороны до пупка, с другой до поясницы.Антонин принял этот почтенный ритуал с апатией пресыщенности, потом, осмотревЖюстину, вдруг грубо спросил ее, как она себя чувствует, и, увидев слезы вместоответа, рассмеялся и добавил:

— Ничего, она привыкнет: во Франции нет заведения, гдедевушек воспитывают лучше, чем у нас.

Он взял в руку список провинившихся, который подала емудиректриса, и снова взглянул на Жюстину; она задрожала: все, что исходило отэтих распутников, было для нее равносильно смертному приговору. Он заставил ееприсесть на краешек дивана и тотчас велел Викторине обнажить грудь нашейнесчастной героини, а другую девушку заставил высоко поднять ей юбки. Затемприблизился, раздвинул нежные девичьи бедра и присел перед раскрытымвлагалищем. Другая наложница, лет двадцати, в той же позе присела прямо наголову Жюстине, таким образом вместо лица Жюстины перед его взором предсталаеще одна вагина, и развратник, наслаждаясь одним предметом, мог целоватьвторой. Третья девушка, выбранная из класса дуэний, начала рукой возбуждатьрегента, а четвертая, совершенно обнаженная, принадлежавшая к весталкам,раскрывала пальцами нижние губки Жюстины, готовые принять монашеский член.Одновременно эта девушка возбуждала Жюстину другой рукой, массируя ей клитор, аАнтонин то же самое делал с двумя очаровательными пятнадцатилетними девочками,которых в свою очередь целовали в губы, чтобы привести в надлежащее состояние,еще две девочки по тринадцати лет. Трудно представить себе все грязные выраженияи ругательства, которыми вдохновлял себя этот распутник, пока не пришел вжелаемое состояние: его посох взметнулся, стоявшая наготове женщина постаршевзяла его в руки и подвела к влагалищу Жюстины, в которое он вломился грубо ипоспешно.

— Ах, черт побери! — простонал он. — Вот исвершилось… вот я и в пещерке, которую так жаждал прочистить! Я сейчас залью еесвоей спермой, я хочу, чтобы она сразу же зачала от меня.

Все присутствующие принялись обхаживать его, стараясьусилить его экстаз и возбудить монаха еще сильнее: Омфала приникла к егообнаженному заду и употребляла все средства, включая самые страстные поцелуи,которые, поначалу безрезультатные, привели, в конечном счете, к успеху.Невозможно было проследить за происходившим — с такой невероятной быстротойсменяли друг друга влагалища и под пальцами и под губами мерзкого сластолюбца.Кризис приближался; монах, в таких случаях избравший правилом испускать из себяжуткие вопли, издал такой громогласный, который сотряс своды; все еще теснееобступили его, все поспешили ему на помощь, директриса заменила Омфалу и началасократировать распутника сразу пятью пальцами, а он в это время впивался губамив клитор одной из прелестниц. Наконец наступил момент оргазма, увенчавшегосамые необыкновенные и извращенные эпизоды.

— Вот так, — удовлетворенно выдохнул Антонин и,обратившись к одной из дежурных девушек, коротко приказал: — На колени… Сосимне член.

Когда этот предмет был отполирован до блеска, негодяйудалился, чертыхаясь вполголоса.

Такие сладострастные сцены происходили очень часто. Какправило, когда монах наслаждался подобным образом, его окружали несколькодевушек с тем, чтобы со всех сторон воспламенить его чувства и чтобы каждая егопора сочилась похотью.

Между тем подали обед: Жюстина не хотела садиться за стол,тогда директриса прикрикнула на нее, и она устроилась вместе с девицами своегокласса, но ела только для того, чтобы не вызывать более нареканий. Едва обедзакончился, вошел настоятель, его встретили теми же церемониями, что^иАнтонина, с той лишь разницей, что наложницы остерегались оголяться спереди ипредставляли опытному взору святого отца только задницы. Завершив осмотр, онподнялся.

— Надо подумать, как ее одеть, — проговорил он,пристально глядя на Жюстину.

Затем, открыв шкаф, стоявший в большой зале, монах извлекоттуда одежду, соответствующую классу, в который предстояло вступить Жюстине.

— Примерьте это, — сказал он, — а свое тряпьесдайте. Наша бедная сирота повиновалась, не забыв предварительно спрятать вволосах свои деньги. По мере того, как она снимала с себя одежду, глазаСеверино останавливались на обнажившейся части тела, и как только на ней ничегоне осталось, настоятель схватил ее и уложил лицом вниз на край софы. Жюстинапопыталась молить о пощаде, ее не слушали, шесть обнаженных женщин окружилидвух главных действующих лиц и подготовили для монаха алтарь, который еговозбуждал. Теперь его окружали только голые зады, его руки впивались в них, егогубы прильнули к ним, его взгляды их пожирали. Началась содомия; два десятка задницс непостижимой быстротой сменяли друг друга, на них запечатлевались поцелуираспутника и следы его костлявых пальцев, его язык не пропустил ни одноотверстие; скоро он кончил и продолжил обход с тем счастливым спокойствием,которое дается порочным людям. Жюстина, одетая в платье послушницы, предсталаеще краше перед своим мучителем; он приказал ей следовать за ним в другиепомещения. В комнате, где жили содомитки, его возбудила одна из девиц.