– Разве такая уж беда, если кто-то из нашего народа,ваше величество, сможет творить такое волшебство? – спросил он.

Она подлетела к самому моему лицу.

– Как я могу доверять тебе, принцесса, когда ты такжестоко оскорбила меня и весь мой двор?

Дойл сказал:

– Ты говоришь об оскорблении уже не в первый раз. Тысчитаешь, что принцесса вас оскорбила. Но чем?

Нисевин развернулась к нему в воздухе, потом отлетелаподальше, чтобы видеть нас обоих сразу.

– Вы арестовали одну из моих фей, не спросив моегоразрешения. Беатриче тоже не была сидхе, она была моей. Хоть и пойманная вловушку человеческого роста, она оставалась феей. Она несла проклятие, но вамили Андаис она не принадлежала. Убийца – из моего народа, жертва – из моегонарода, а вы мне даже словечка не прислали! Ни с одним другим двором вы бы такне обошлись!

Она подлетела так близко, что ветер от ее крыльев трепал моиволосы.

– С Курагом, царем гоблинов, ты бы связалась. Ему непришлось бы узнавать все из слухов и сплетен. Шолто, царь слуа, сидел прошлойночью на троне твоего консорта. Его людей ты не арестовала бы без егоразрешения! – Она взлетела к потолку и осталась там, носясь взад-впереднад нашими головами, как вспугнутая бабочка.

Я смотрела на нее: вся – сияние и белизна, сплошь – задетоесамолюбие и раненая гордость, и выше всего – страх. Страх, что ее двор сталиценить так мало, что она и впрямь осталась королевой лишь номинально. Она былаправа, мы виноваты.

– Я должна была послать к тебе гонца, когда мыарестовали Душистый Горошек. Я должна была послать к тебе гонца, как только мыузнали, что одна из убитых – фея-крошка. Ты права, я бы оповестила Курага исвязалась бы с Шолто. Я бы не поступила с ними так, как поступила по отношениюк тебе.

– Ты – принцесса сидхе, – заявил Холод. – Тыникому не обязана давать отчет в своих действиях.

Я покачала головой и потрепала его по руке.

– Холод, я то и дело отчитываюсь в своих действиях всемподряд.

– Но не феям-крошкам же, – сказал он, и лицо егобыло высокомерным, холодным и умопомрачительно красивым.

– Холод, либо феи-крошки – самостоятельный иполноправный двор, и тогда они должны требовать уважения к себе, либо нет.Королева Нисевин имеет основания гневаться.

Он сжал рукоять меча, но промолчал. Оскорбить фей-крошекболее какого-то предела – значит уничтожить их как двор, как народ. Он этого нехотел.

– Мерри права. – Гален медленно встал, так жеосторожно выбирая место, куда ступить, как и я. Маленькая фея сладко спала вего ладони. – Может, я и не люблю королеву Нисевин и фей-крошек, но она –королева, и у них свой двор. Мы должны были послать к ним кого-нибудь ссообщением. – Он посмотрел в глаза маленькой королеве: – Не знаю, есть литебе до этого дело, но я прошу прощения.

Нисевин медленно спустилась вниз. Крылья стали двигатьсямедленней, изящными взмахами, иллюзия прекрасной ночной бабочки восстановилась.

– После того, что мы с тобой сделали, ты предлагаешьнам извинения. – Она смотрела на него так, словно никогда раньше не виделапо-настоящему. – Ты нас боишься, ты нас ненавидишь. Зачем тебе проявлять кнам любезность?

Он нахмурился, пытаясь выразить словами то, что было длянего так просто. Он поступил правильно, по случаю его поступок оказался вернымеще и политически, но последнее для него было не важно.

– Мы должны были извиниться, – сказал оннаконец, – Мерри все объяснила. Я не знал, согласится ли с ней кто-нибудьеще, так что я ее поддержал.

Нисевин подплыла ко мне.

– Он извинился, потому что это было правильно.

– Да, – подтвердила я.

Она снова взглянула на него и опять на меня.

– Ох, принцесса, не отпускай его далеко, его слишкомопасно оставлять одного среди сидхе.

– Слишком опасно? – удивился Гален. – Длякого?

– Для тебя прежде всего, – хмыкнула Нисевин,подлетая к нему. Она уперлась в бедра тонкими бледными ручками. – В твоемлице я вижу доброту – доброту и мягкость. Ты неправильно выбрал двор, зеленыйрыцарь.

– Мой отец был пикси, а мать – неблагая сидхе. –Он встряхнул головой достаточно резко, чтобы Нисевин отлетела подальше. –Нет, сияющий двор меня не примет.

Нисевин многозначительно оглядела цветы и свою очарованнуюсвиту.

– Теперь мог бы и принять.

– Нет, – возразил Готсрн, – Таранис непрощает сидхе, присоединившихся к темному двору. Он мог бы простить изгнанника,сотни лет скитавшегося среди людей, но... – он снял шлем, – для тех,кто пришел сюда, обратной дороги нет.

– Как знать, – протянула Нисевин.

– Королева Нисевин! – позвала я.

Она повернулась ко мне, сложив руки перед собой, личикостарательно спокойное.

– Что значит "как знать"?

Она пожала плечами.

– О, если кого-то принимают за муху на стене, емуслучается слышать всякое...

– Что же?

– То, чем я могла бы поделиться со своей союзницей,если б она чтила наш договор.

– Если ты не будешь брать мою кровь сама, нам нуженновый посредник.

Она развернулась в воздухе и посмотрела на Ройяла и егосестру.

– Ройял, – позвала она.

Он стал прямее, почти по стойке "смирно", хотя безкрыльев он явно не мог служить в гвардии Нисевин.

– Да, моя королева!

– Хочешь ли ты отведать крови принцессы и передать мнеее сущность?

– С радостью, моя королева!

Пенни прильнула к нему:

– Нет, Ройял, не надо!

Он отстранил ее от себя и посмотрел в глаза.

– Вспомни, сколько мы мечтали о крыльях!

Ее руки бессильно повисли.

– Вечность.

– Я не дала крыльев Шалфею, – напомнила я.

– Нет, – согласился Ройял, – ты дала крыльяему. – Он указал на Никку.

– Но Никка не пил мою кровь, когда это случилось.

Ройял кивнул и сошел с тележки. Он поднял взгляд на меня.

– Это случилось во время секса.

Я уставилась на него. В нем было дюймов десять роста[19], немного меньше, чем у куклы Барби. Я попыталась подобратьвежливый ответ и в конце концов выдавила:

– Мы чуточку отличаемся по размеру.

Он ухмыльнулся.