– Нет, – удивленно хотела было приподняться Эмма, ноИлларионов не пустил. – Я же тебе говорила, что мой муж умер в том купе, вкотором ехал ты.

– А, ну да… Значит, это все правда, что ты говорила?

– В каком смысле? – Она опять попыталась привстать, и опятьничего не вышло.

– В том смысле, что все фокусы с твоим сынулей не былипредлогом, чтобы познакомиться со мной?

Да, сейчас глоток воды ей бы очень пригодился. А лучше дваили три – в горле мигом пересохло, прямо до боли.

– Что? – жалко прохрипела Эмма.

– Да нет, я смеюсь! – Илларионов чмокнул ее в лоб. – Тымогла бы что угодно сказать, наврать про высадку инопланетян, к примеру, которыехотят меня похитить, чтобы завладеть моей кредитной картой или коллекцией моихнатюрмортов. Кстати, ты любишь натюрморты?

– Ну, не слишком, разве только с фруктами, цветами,золотистым вином в стеклянных бокалах и красивыми серебряными тарелками, – призналасьЭмма. – А с убитой дичью, или ломтями серого хлеба, или с кусками мяса –терпеть не могу. А вообще-то мне пейзажи больше нравятся.

– Это печально, потому что мне как раз нравятся натюрморты.Причем именно те, которых ты не любишь. Ладно, я их перевешу из столовойкуда-нибудь в кабинет, куда тебе доступ будет закрыт. Теперь такой вопрос. Твойсын логически мыслить способен?

– Ну… наверное, – пробормотала совершенно сбитая с толкуЭмма. – А что?

– А то! Он думает, что я убил его отца… Что, кстати, я с нимсделал? Зарезал, застрелил?

– Отравил.

– Круто! Ай да я, ай да я, ай да выдумка моя… А причина, какя понимаю, остается неизвестной… Ну так вот, твой сын не решит, будто я отравилего папу ради того, чтобы завладеть его женой и королевой? Ну как тут невспомнить «Гамлета» опять? Над шекспировскими страстями принято смеяться, но ихеще никто не отменял, ведь природа человеческая не изменилась с тех времен.Рядом с нами и Гамлеты, и Ромео с Джульеттами, и Ричарды Третьи, и Отелло…Думаю, даже и леди Макбет найдешь не только в Мценском уезде!

Леди Макбет? Почему вдруг о ней?..

– Мы же с тобой не были знакомы в Нижнем… – залепетала Эмма.– Почему же он должен так решить?

– Вроде мы не были знакомы, – кивнул Илларионов. – Иначе быя не прошел мимо тебя, это уж я гарантирую. Кстати, а почему так случилось, чтотвой мальчишка… Как его зовут, кстати?

– Роман.

– Почему Ромка убежден, что я убил его отца, а ты, как мнекажется, в этом не убеждена? Ты меня от него спасала… И вообще, вряд ли тыстала бы спать с убийцей своего мужа!

Вряд ли, да?..

– Видишь ли, согласно экспертизе, Валерий умер естественнойсмертью.

– То есть как? – От изумления Илларионов разжал объятия. –Но почему же Роман гоняется за мной с пушкой?

О Господи! Эмма не ожидала такого допроса с пристрастием,когда ехала на Лонгшамп, решив подцепить Илларионова на крючок полуправды! Атеперь не то она тащит добычу на берег, не то добыча затягивает ее в воду.

– Послушай, тут есть вещи, о которых я не могу теберассказать. Ты просто не поймешь.

– Погоди, погоди! – Илларионов сел. – Это две большиеразницы: или ты не можешь рассказать, или я не способен понять. Все-таки,прежде чем считать меня таким уж толстокожим дебилом, попытайся прояснитьситуацию.

– Не могу. – Эмма услышала, что в ее голосе снова зазвенелислезы. И это была не игра. Она чувствовала себя сейчас такой несчастной, такой усталой,что и впрямь готова была заплакать снова. Ничего удивительного. Столько времениприходилось быть как кремень, держать себя в руках до такой степени, что зубыскрипели! Думала, что слезы у нее уже иссохли, словно вода в колодце, которымдавно никто не пользовался. Ан нет, оказалось – только зачерпни! И еще эти егонамеки на будущее, которые она не знает как воспринимать… Это у него манерашутить такая, что ли? – Не могу я тебе ничего объяснить! Да и нет смысла.

– Ну, смысл-то есть… – Илларионов снова прилег рядом и обнялЭмму. – Погоди, не плачь. Послушай меня. Мне так или иначе придетсяподдерживать отношения с твоим сыном. Конечно, можно с ним даже не видеться,наша жизнь – наша, его – это его, но я не сторонник таких крайностей. Лучшенейтралитет, еще лучше – нормальные отношения. Я вот что хочу сказать: ты заменя замуж не выйдешь?

Она лежала тихо, почти не дыша.

– Дико звучит, да? – усмехнулся Илларионов, уткнувшись в еевсклокоченные волосы. – Хотя что такого? Ну, влюбился я, влюбился! Ну что я,зверь какой, не могу влюбиться с первого взгляда?! Или ты думаешь, что такиештуки только в дамских романах случаются? Или с человеком-амфибией…

– При чем тут человек-амфибия? – чуть ли не с ужасомспросила Эмма.

– Это мой любимый фильм. Там Гуттиэре спрашивает Ихтиандра:ты, мол, влюбился в меня с первого взгляда? А он говорит: а разве бывает другаялюбовь? Это правда, я всегда с первого взгляда понимал, человек мне друг иливраг, нужен он мне или нет, женщина мне только для постели или для жизни.Раньше, до тебя, все были только для постели. Причем у меня бабы знаешь какиебыли? Людмилу ты, надо понимать, видела… Но она просто ничто по сравнению снекоторыми моими француженками. Такие секс-бомбы! Ну просто кинозвезды, честноеслово. Но я знал, что рано или поздно расстанусь с ними, – и расставался легко.А с тобой я не хочу расставаться. Надоели мне эти шлюхи не могу сказать как. Яхочу, чтобы женщина носила не стринги и пояс с кружевными чулочками, готовая вкаждую минуту отдаться первому встречному. Я хочу, чтобы до нее сквозь бронюнадо было добираться! И не только броню одежды и колготок, но и сквозьстыдливость какую-то, сквозь нерешительность. Моя женщина – это не кошка,которая по первому требованию готова хвост поднять, нет, моя женщина плачетоттого, что не может с собой справиться, что ее одолевает желание спать снезнакомым, с врагом… Моя женщина – это ты. Не стану петь гимнов твоей неземнойкрасоте: во-первых, красота вполне земная, а потом, думаю, ты и так все просебя сама знаешь…

– Да, – перебила Эмма, выпутываясь из кокона покрывала и егообъятий. – Я все про себя знаю. А ты знаешь, например, сколько мне лет? Ястарше тебя, гораздо старше, а ведь и ты уже не мальчик. У меня морщины, вот,смотри!

Она села и стала тыкать пальцем себе в лицо, показывая, гдеименно у нее морщины.

Илларионов поймал ее руку и поцеловал: