Илларионов приехад на рю де Прованс, и Эмма не могласообразить, как и когда назвала адрес. А, ну да, что-то такое было… Ну вот, ониприехали, и Эмма смутно видела сквозь завесу слез дом, подъезд… Кажется, кто-тоиз соседей столкнулся с ними внизу, может быть, это была графиня, которая вечноторчала в подъезде, потому что больше ей совершенно нечего было делать, она жеодна жила, а в подъезде люди то и дело мелькают, все какое-то общение.Бедняжка, конечно, какая страшная это штука – женское одиночество… А потом всознании Эммы настал какой-то провал, из которого она выбралась, ощутивладонями горячие плечи, гладкую грудь, которая прижималась к ее груди,мохнатые, словно бы звериные, ноги, которые сплелись с ее ногами, и губы,которые терзали ее губы.

«Как, когда мы успели?..» – мелькнула мысль и пропала, иЭмма вся отдалась безумной скачке, потому что затянувшееся ожидание изнурилотело. Ведь нельзя, ведь невозможно же только гнаться за призом, нужно женаконец и получить желаемое, вожделенное!

Она прикрыла глаза, чтобы не видеть взмокшего от пота лицаИлларионова, на котором проступало какое-то мальчишеское отчаяние и даже страх.Она понимала, что еще немного, еще совсем капелька этого страха – и с нимслучится то же, что случилось с ней: он ничего не захочет, ничего не сможет. НоЭмма-то все про себя знала: она была скована цепями, нерасторжимыми цепямисвоей любви, ее теперешняя холодность была платой за эту любовь. Она былаобречена испытывать счастье только с одним на свете человеком. Ведь и вчера,когда она заходилась в протяжных, мучительных стонах под придавившим ееАрманом, которого ненавидела, презирала и к которому больше ничего нечувствовала, она испытала это наслаждение лишь потому, что Арман был похож,пусть отдаленно, но все-таки похож на того, кого она любила и по ком истомилась,иссохла от ревности. Но сейчас, с Илларионовым, она хотела освободиться отвоспоминаний, ведь, по счастью, не было более разных людей, чем этот, случайныйпартнер и тот – любимый, взлелеянный ею цветок. Хотела освободиться, но немогла.

– Помоги мне, – вдруг прошептал Илларионов умоляюще. –Помоги и мне, и себе. Скажи, что я должен сделать, чтобы у тебя получилось? Нучто…

Была тайна. Ее нельзя было выдавать. Но Эмма подумала, чтоэта тайна уже стала достоянием других женщин, иначе… иначе все было бы иначе!Ну а раз так, почему не открыть ее заодно и Илларионову? Ведь иначе Эмма егопотеряет! А он еще нужен…

– Скажи, что ты сразу понял, что я тебя хочу, что ты незнаешь, как это делается! Скажи, что для тебя это в первый раз! Скажи, что тыбоишься… боишься…

Илларионов глубоко вздохнул, приподнялся над ней на руках.Эмма не смотрела на него – зажмурившись, она вызывала в памяти другое лицо,другой голос, запах другого тела. И слова, которые мог сказать только тот,другой!

Она подсказывала – Илларионов покорно повторял. И шепот его,в первое мгновение принужденный, становился все жарче по мере того, какразгоралось в любовной горячке тело Эммы. И когда она в самый сладкий, самыйзаветный миг стиснула его, сжала, сдавила своими напрягшимися мышцами, онхрипло выкрикнул что-то бессвязное, уткнулся лбом в ее плечо и забился всудорогах и стонах вместе с ней. А она кусала губы, чтобы не выдать себяокончательно, чтобы не выкрикнуть то любимое имя, которое вырывалось у нее втакие мгновения…

В навалившемся полубеспамятстве-полусне Эмма с трудомосознавала, что Илларионов не разжимает объятий, хотя оба они уже лежалиобессиленные, мокрые, опустошенные, ни на что больше не способные… только нато, чтобы медленно возвращаться к жизни. Губы его бродили по ее шее, щеке,виску.

– Ну ладно, – хрипло выговорил наконец Илларионов, – ладно.На первый раз прощается, но второй раз запрещается. Я благодарен ему за то, чтомы вместе смогли доставить тебе удовольствие. Но теперь я буду делать это сам,один, без посторонней помощи. И тебе придется привыкнуть к тем словам, которыея тебе буду говорить. И если я захочу сказать, что это не я – робкий мальчишка,а ты – глупая беспомощная девчонка, что не нужно меня бояться, что больнотолько в первый раз, – значит, я это скажу. Поняла?

– Ты можешь говорить, что хочешь, – пробормотала Эмма, – Ночто значит – первый раз, второй раз? Ты что, решил ввести это в привычку?

– А ты против? Погоди-ка.

Он резко встал, и Эмма сжалась в комок от внезапнонахлынувшего холода. Ну да, ведь здесь, на шестом этаже, нет центральногоотопления, а электрический калорифер такой слабенький, что толку от него нуль.На улице же хоть и солнце, но до тепла еще далеко.

Как тепло ей было рядом с Илларионовым, как тепло!

Он огляделся:

– А холодильник где?

– Нету у нас никакого холодильника, – ответила Эмма. – Ачто, ты хочешь виски со льдом? Льда нету. И виски тоже.

– Не хочу я никакого виски, с чего ты взяла? – засмеялсяИлларионов. – Я пить хочу. Водички минеральной не найдется?

– Нету минералки, извини, – вздохнула Эмма. – Ни «Перье», нидаже какой-нибудь самой простенькой, в пластиковых бутылках. Впрочем, вы,миллионеры, воду из пластиковых бутылок не пьете, судя по художественнойлитературе.

– Я только пиво не пью из пластиковых бутылок, потому чтоэто пойло для свиней и немытых плебеев, – насмешливо посмотрел на нее сверхуИлларионов. – А впрочем, я вообще не люблю пиво. А насчет воды… Где-то я читал,не помню где, будто только те брезгливо заявляют, что не могут пить минералкуиз пластиковых бутылок, кто еще некоторое время назад даже представить себе немог, что вода бывает не только из-под крана. Гениальное клеймо для пижонов,правда? Ну так вот – я не пижон.

Он подошел к раковине и напился прямо из-под крана,совершенно не стесняясь, что стоит голый, что Эмме видно его утомленноеестество и сильно поросшие волосами бедра, что она с любопытством разглядываетего мохнатые ягодицы и сильные стройные ноги. Сверху он был гладкий-гладкий,словно из мрамора выточенный, а внизу волосатый. Как такие существа называлисьу греков и римлян? Сатиры? Силены? Да уж…

Эмма вспомнила, как его шерсть щекотала ей ноги, и еезазнобило. Потянула на себя покрывало, однако Илларионов в это время подошел состаканом воды:

– Пить хочешь? Нет? – Сунул стакан на шаткий столик (в этойкомнатушке все было на расстоянии вытянутой руки!), снова упал рядом, обхватилЭмму руками и ногами, сунул ее голову себе куда-то под мышку, завернулся вместес ней в покрывало и даже на голову его натянул.

– Слушай, я намерен кое-что уточнить, – сказал он, сплетаяее пальцы со своими. – Ты не замужем?