Но, даже решив это, я оттягивала момент, как оттягиваламомент написания еще во ВГИКе – первая страница всегда оказывалась самойсложной. Вот и сейчас – ты посмотришь, и дальше все пойдет как должно, нужнотолько не бояться.

Оглушив себя коньяком, я легко разобралась с видеодвойкой,сунула в нее кассету Нимотси и начала ждать.

То, что я увидела через несколько минут, сначала вызвалочувство легкого разочарования – это была черновая видеокассета, ничем непримечательные рабочие моменты: беспечные голые люди, расхаживающие передкамерой; поток двусмысленностей, которыми они кололи друг друга, чтобы скрытьсмущение. Обнаженные модели были действительно хороши, они что-то пили,покуривали длинные черные сигареты, сидели в креслах, со знанием деларассматривая друг друга. Иногда в поворотах головы мелькала ревность к чужой,более чистой линий-плеч; иногда – удивление: что же я делаю здесь? Но в общем –это был срез обычной съемочной площадки. Камера зафиксировала и Нимотси,который о чем-то лениво переругивался с худосочным оператором возле ужепоставленного света.

Я сразу поняла, что все это не было фильмом, которыйрежиссировал Нимотси – снимали на любительскую видеокамеру; ничего не значащийрабочий момент, подготовка к съемке. Но кто-то – тот, кто держал камеру и так иостался за кадром, – возможно, знал, чем действительно закончится фильм. Вовсяком случае, камера дольше, чем нужно, останавливалась на лицах актеров.

Впадины и выпуклости обнаженных тел, видимо, малоинтересовали снимавшего, что было странно: почти все фигуры – и мужские, иженские – были совершенны. Головы, насаженные на это совершенство, явнопроигрывали в классе: смазливые усредненные черты, только и всего. Но камера супорством маньяка все вглядывалась и вглядывалась в эти лица, как будто хотелазапечатлеть последний вздох жизни.

А может быть, я сама выстраиваю сюжет?.. Во всяком случае,пока в этой съемке не было ничего сверхъестественного: обычная, хотя и слегказатянутая панорама для семейного видеоальбома. Некоторое время я наблюдала заЮленькой, чуть искаженной камерой, но все равно хорошенькой: она и Нимотсиобразовали нервный центр повествования, придали ему некое подобие вялотекущейфабулы. Они бойко препирались и походили на растиражированную супружескую пару:главреж провинциального театра и его стерва-жена. Остальные участники массовкив препирательствах не участвовали и даже не реагировали на забавные реплики,которые отпускал Нимотси, – возможно, они не знали русского.

Кроме Юленьки и Нимотси, я насчитала еще несколько основныхперсонажей – оператор, который, за все время не проронил ни слова, точенаямулатка с восхитительно высокой грудью и подобранным нерожавшим животом; двехорошенькие субретки с явно нерусским разлетом черных бровей; мрачные типы вкожаных жилетах и грубых армейских ботинках, скрывавших плотные накачанныеикры.

Интерьеру уделялось куда меньшее внимание, но я сумеларазглядеть за открытыми, во всю стену окнами краешек бассейна и почти сусальныекартины провалившейся во временную дыру средиземноморской природы – возможно,именно в этом ландшафте греческие боги вершили судьбы своих подданных…

А Юленька и Нимотси на экране телевизора продолжалиподкалывать друг друга такими узнаваемыми вгиковскими приколами. Устав от них,камера спанорамировала по помещению, и я поняла, что вся группа находится назастекленной веранде какого-то особняка, заставленной хорошо выполненнымикопиями греческих скульптур, – иногда в них терялись бесцельно бродящиезагримированные тела актеров.

Камера задержалась на оконном проеме – и вдалеке, на самомзаднем плане, я заметила низкую спортивную машину и двоих, стоящих у нее:фигурки были маленькие – светлая и темная, очевидно мужчины. Разглядеть их былоневозможно, да и повода они не дали: светлая села в автомобиль, а за секунду доэтого камера снова переместилась на Юленьку и Нимотси.

Я наблюдала за происходящим полчаса – но ничего так и непроизошло. Все это было похоже на утомительный бессмысленный просмотр домашнегопраздника, дну рождения, вынужденной свадьбы – но я не могла от этогооторваться: живой Нимотси завораживал меня. Он был жив, жив, жив – он будет живровно столько, сколько продолжится эта кассета.

Сбросив наваждение, я прокрутила кассету вперед и снованажала на “play”.

И то, что я увидела, оказалось похожим на выстрел,неожиданный и потому смертельный.

Кто-то, снимавший все эти святочные полулегальныеприготовления, снимал теперь непосредственно съемку: она сразу же обрелажесткий сюжет и раздавила меня нереальностью происходящего.

На экране убивали Юленьку, убивали по-настоящему, я зналаэто от Нимотси, но оказалась не готовой к этому. Бесстрастная камера держалакрупный план несчастной жертвы, и я видела, как хрипит Юленька и как несколькопарней в грубых армейских ботинках избивают ее хлыстами – ее нежная длиннаяспина была превращена в кровавое месиво. Видимо, это продолжалось не первый час– кричать Юленька уже не могла, а звуковая дорожка была нечистой, тудавклинивался фон от других голосов и другого оцепеневшего молчания. Следуя заними, сатанинская камера перевела объектив – и я увидела то, что происходило сНимотси и оператором. Оператор стоял на коленях возле камеры – его рвало.Брызги летели на ботинки Нимотси – именно он смотрел в глазок объектива. Апотом отшатнулся от камеры – бледный как полотно, с ничего не выражающим,страшным лицом. Что-то, отдаленно похожее на вдохновение, сумасшедшеевдохновение палача, исказило, распяло его черты…

А спустя секунду, показавшуюся мне вечностью, рядом соператором появился человек в летнем камуфляже. Брезгливо обходя пятнаблевотины, он схватил оператора за шиворот, подтолкнул почти бесчувственноетело автоматом и уволок его из кадра, не забыв улыбнуться в камеру: я заметиласоломинку у него между зубами. Половину лица автоматчика занималисолнцезащитные очки, на голове была повязана подростковая легкомысленнаябандана. Приветливо помахав рукой снимавшему, он исчез, а Нимотси все продолжали продолжал снимать.

А потом покрылся испариной и рухнул прямо за камерой – онанепрерывно работала, жужжал аккумулятор, – и объектив снова переместился наЮленьку. И я увидела то, что на секунду заставило меня потерять сознание, –Юленьке перерезали горло, как барану во время мусульманского хаджа. Это былосделано профессионально, горло было раскроено прямо под подбородком, Юленькаулыбнулась последней ужасающей улыбкой, кровь брызнула фонтаном, тело забилосьв конвульсиях и осело, сразу же потеряв свое совершенство.

…Все это было правдой, и съемки были документальными, яслишком долго училась в кинематографическом вузе и могла отличить постановочныекадры от грязных, лишенных монтажных стыков, почти репортерских фрагментов. Всеэто было правдой, на моих глазах убили человека, его убивали бы снова и снова –стоило мне прокрутить пленку назад.

Кассета давно закончилась, по белесому экрану шли полосы, ая неподвижно сидела перед телевизором. Моя спина была исполосована потом, также как спина мертвой Юленьки хлыстами, в голову лезли полубезумныевоспоминания: Юленька в буфете, чей выход всегда сопровождался хлопками исвистом; Нимотси крадет полузасохший бутерброд с прилавка и я – в самом концеобщей очереди…