Примерно то же самое происходило во ВГИКе – там кто-топериодически погибал – концентрация ничем не обнаруживших себя талантов на одинквадратный метр площади была смертельной, и это требовало выброса эмоций. Ирядом с теми, кто погибал, всегда оказывалась тень Володьки: он собирал деньгина похороны, с остервенением занимался панихидами и утомительными переговорамис моргами и транспортниками. Именно Володька суетился около мертвого Ивана…

Вот и сейчас – уехал на похороны друга. Ничегоудивительного, Володька всегда сшивался в предбаннике смерти.

Что же, рано или поздно он вернется в родные пенаты. Я взялаего телефон – на всякий случай; подгоняемая волной ностальгии, прошлась почетвертому этажу и неожиданно наткнулась на того, кого меньше всего ожидалаувидеть, – из мужского туалета, на ходу подтягивая штаны, вышел Серьга Каныгин.Все это так разительно походило на наше общее вгиковское прошлое, что я струдом удержалась, чтобы не заорать и не броситься Серьге на шею.

Серьга учился на художественном факультете в параллели сомной, Иваном и Нимотси, был безнадежно влюблен в Алену и при всем этомсоставлял национальную гордость марийского народа как единственныйпредставитель большого стиля в традиционно-языческой культуре.

Серьга был существом забавным, преданным и незлобивым: всебеззастенчивые халдистые молдаванки с экономического и расчетливые татарки срежиссерского пользовались его покладистым нравом, он постоянно встречал ипровожал кого-то, перенося мешки яблок и картошки – груз критический для егоптичьих костей и маленького роста. “Мой карманный Рэмбо” – ласково называла егоАлена.

Он был не в меру застенчив и ужасно провинциален, всепродвинутые Аленины любовники и любовницы ходили смотреть на него, как ходятсмотреть на бородатую женщину в ярмарочном балагане. Но стоило Серьге выпитьтермоядерного деревенского самогону, которым его исправно снабжали родственникис исторической родины, как он становился невменяемым и сдержать его было не подсилу не то что Алене, но и специально приглашенным для укрощения строптивогодюжим операторам. Так, в порыве ярости, он выкинул в окно одиннадцатого этажаАленин телевизор “Панасоник” и кресло-качалку, купленную в Измайлове за бешеныеденьги.

Протрезвев, Серьга был кротким, как агнец, сам вызывалсясходить за хлебом и слесарем, который должен был починить вырванный в пьяномугаре замок от комнаты Алены. Алена относилась ко всем приливам и отливамканыгинского чувства со здоровой иронией, она же обучила простого марийскогопарня жутким провоцирующим словам “минет” и “промискуитет” и рассказала опрелестях однополой любви. Но Серьга так и не смог понять этого, хотя истарался быть на высоте. Он часами просиживал за стеной в Алениной комнате,рисуя портреты своей обожаемой лесбиянки, что не мешало ему в скотскомсостоянии опьянения крыть Алену последними словами, самыми деликатными изкоторых были “проституирующая сука” и “двустволка долбаная”. А потом он сноватрезвел, и все становилось на свои места. Кроме пьяной драчливости, Серьга, каки все люди невысокого роста, отличался крайней амбициозностью: после каникул онпривозил кипы заметок о себе, любимом, в прессе райцентра Весылурга; именно кВесьшурге прилепилась родная деревенька Каныгина, где он был национальнымгероем, не менее популярным, чем мать Тереза в Калькутте. На Алену все этизаметки, написанные дремучим, с потугами на лирику, языком, не производилиникакого впечатления. И в то же время Серьга оставался самым преданным еедругом и утешителем в минуту очередного любовного крушения.

Я до сих пор помнила самый яркий эпизод четвертого курса –тогда, в разгар летней сессии, к Серьге приехали родственники из деревни –дядька и два его сына. Все они, как на подбор, были низкого роста (“метр десятьв холке”, охарактеризовала их Алена), в кримпленовых с затяжками костюмах иярких коротких галстуках. Городская красота Алены, которая была представленаподвыпившим Серьгой как невеста, ее высокий рост произвели на родственниковгипнотическое впечатление. Они посматривали на нее с боязливым восхищением иопаской, как смотрят на статую Свободы вновь прибывшие в Америку иммигранты.Клюкнувшие самогону двоюродные братья только крякали и одобрительно пощелкивалиязыками, но заговорить с Аленой не решались. Дядька же повел обстоятельныйразговор о прелестях деревенского климата и баньки по-черному, Алена судовольствием ему подыгрывала. Вечер закончился веселой семейной дракой,пострадавшей стороной в которой оказался дядька: оба сына и племянник выбилиему передний зуб.

Апофеозом же пребывания марийских родственников сталкультпоход в ГУМ, куда они отправились в сопровождении Серьги, Алены и меня. ВГУМе недавно открылся магазин “Карштадт”, где бойко торговали одеждой нанемецкие марки. Отстояв дикую вспотевшую очередь, семья Каныгиных ворвалась вмагазин, прижимая к груди заскорузлые узелки и капроновые сетки с покупками. Мыс Аленой держались поблизости, Серьга вообще ушел в другой конец магазина – емубыла невыносима дядькина провинциальность. А с дядькой и каныгинскими братанамипроисходило что-то из ряда вон выходящее: они цокали языками, приговаривая “какдешево-то”, и набирали в корзинки все новые и новые вещи. Наконец сомлевшийдядька оказался перед кассой, ему обсчитали покупки, и он, радостно улыбаясь,выложил свои трудовые российские рубли. На секунду возникла паника: при чемздесь рубли, когда речь идет о дойчмарках. Но марок у дядьки не было, и, ядумаю, он даже не подозревал об их существовании, равно как и о существованиифилиппинского песо, греческой драхмы и острова Рапануи. Под ехидное улюлюканьетолпы и презрительные взгляды кассирш дядька Каныгин был о позором изгнан измагазина, так до конца и не поняв, что же от него хотели. На ценнике с пиджакомбыло ясно написано: “Пятьдесят” – так он же и предлагал пятьдесят рублей!..

Серьга малодушно скрылся с места публичной порки родногодяди, так что сопровождать семейку пришлось нам с Аленой. Алена восприняла этокак еще одно забавное приключение, а по приезде в общагу мы нашли упившегосяСерьгу, который в очередной раз раскроил несчастную Аленину дверь иблагополучно заснул на коврике перед блоком.

С отъезжающим в родную Марий-Эл дядькой Серьга так и непопрощался – и этого прекраснодушная Алена ему не простила: она изгнала Серьгуиз рядов почитателей, и только спустя месяц покаявшийся Каныгин был допущен ктелу. Это событие было немедленно отмечено грандиозной пьянкой.

Мы с Иваном наблюдали эти безумные отношения на протяжениинескольких лет, и неисправимый оптимист Иван предсказывал им кровавую развязкув духе “Бесприданницы” – “Так не доставайся же ты никому!”.

Но все оказалось гораздо банальнее – Серьга защитил дипломсерией работ на тему финно-угорского эпоса “Калевала” и неожиданно получилприглашение в Финляндию. Там он и затерялся – я подозревала, только потому,чтобы избавиться от своей пагубной, безнадежной, как герпес, страсти к Алене.

…И вот теперь он был всего лишь в нескольких метрах от меня,ничуть не изменившийся – те же расчесанные на прямой пробор длинные волосы а-ляГорький периода “Челкаша”; те же узковатые, поднятые к вискам, глаза. Тот жечуть заостренный нос и куцая китайская растительность на подбородке. И со спиныСерьга по-прежнему выглядел подростком.