— Иначе я бы с вами не возился, — сказал он ему. — Я нахожу,что вы пишете абсолютно правдиво, а это редкое достоинство. Поэтому мнехочется, чтоб вы узнали и поняли некоторые вещи.

Хорошо. Пусть все это кончится, и тогда он напишет новуюкнигу. Но только о том, что он знает. Правдиво, и о том, что он знает. Придетсятолько подучиться писательскому мастерству, чтобы справиться с этим. Все, о чемон узнал в эту войну, далеко не так просто.

— Что ты делаешь? — спросила его Мария. Она стояла рядом сним.

Он повернул голову и улыбнулся ей.

— Ничего, — сказал он. — Сижу, думаю.

— О чем? О мосте?

— Нет. С мостом все решено. О тебе и об одном отеле вМадриде, где живут мои знакомые русские, и о книге, которую я когда-нибудьнапишу.

— В Мадриде много русских?

— Нет. Очень мало.

— А в фашистских газетах пишут, что их там сотни тысяч.

— Это ложь. Их очень мало.

— А тебе нравятся русские? Тот, который был здесь до тебя,тоже был русский.

— Тебе он нравился?

— Да. Я тогда лежала больная, но он показался мне оченькрасивым и очень смелым.

— Выдумает тоже — красивый! — сказала Пилар. — Нос плоский,как ладонь, а скулы шириной с овечий зад.

— Мы с ним были друзья-товарищи, — сказал Роберт ДжорданМарии. — Я очень его любил.

— Любить любил, — сказала Пилар. — А потом все-такипристрелил его.

Когда она сказала это, сидевшие за столом подняли глаза откарт, и Пабло тоже посмотрел на Роберта Джордана. Все молчали, потом цыганРафаэль спросил:

— Это правда, Роберто?

— Да, — сказал Роберт Джордан. Ему было неприятно, что Пиларзаговорила об этом, неприятно, что он сам рассказал про это у Эль Сордо. — Поего просьбе. Он был тяжело ранен.

— Que cosa mas rara[63], — сказал цыган. — Он все времябеспокоился об этом, пока был с нами. И не запомню, сколько раз я сам емуобещал это сделать. Чудно, — повторил он и покачал головой.

— Он был очень чудной, — сказал Примитиво. — Не как все.

— Слушай, — сказал один из братьев, Андрес. — Вот тыпрофессор и все такое. Веришь ты, будто человек может наперед знать, что с нимслучится?

— Нет, я в это не верю, — сказал Роберт Джордан. Пабло слюбопытством посмотрел на него, а Пилар наблюдала за ним бесстрастным, ничегоне выражающим взглядом. — У этого русского товарища нервы были не в порядке,потому что он слишком много времени провел на фронте. Он участвовал в боях подИруном, а там, сами знаете, было тяжко. Очень тяжко. Потом он воевал на севере.А с тех пор, как были организованы первые группы для работы в фашистском тылу,он находился здесь, в Эстремадуре и Андалузии. Я думаю, он просто очень устал,очень изнервничался, и поэтому ему мерещилось бог знает что.

— Я не сомневаюсь, что он видел много страшного, — сказалФернандо.

— Как все мы, — сказал Андрес. — Но слушай, Ingles, как тыдумаешь, может человек наперед знать, что с ним будет?

— Нет, — сказал Роберт Джордан. — Это все невежество исуеверие.

— Ну, ну, — сказала Пилар. — Послушаем профессора. — Онаговорила с ним, как с ребенком, который умничает не по летам.

— Я думаю, что дурные предчувствия рождает страх, — сказалРоберт Джордан. — Когда видишь что-нибудь нехорошее…

— Вот как сегодняшние самолеты, — сказал Примитиво.

— Или такого гостя, как ты, — негромко сказал Пабло, иРоберт Джордан взглянул на него через стол, понял, что это не вызов на ссору, апросто высказанная вслух мысль, и продолжал начатую фразу.

— Когда видишь что-нибудь нехорошее, то со страху начинаешьдумать о смерти, и тебе кажется, что дурное предзнаменование неспроста, —закончил Роберт Джордан. — Я уверен, что все дело только в этом. Я не верю нигадалкам, ни прорицателям и вообще не верю ни во что сверхъестественное.

— Но тот, прежний, у которого было такое чудное имя, он зналсвою судьбу, — сказал цыган. — И как он ждал, так все и вышло.

— Ничего он не знал, — сказал Роберт Джордан. — Он боялся,что так будет, и это не давало ему покоя. Вам не удастся убедить меня, будто ончто-то знал заранее.

— И мне не удастся? — спросила Пилар и, взяв в горсть золыиз очага, сдула ее с ладони. — И мне тоже не удастся убедить тебя?

— Нет. Ничто не поможет — ни твое колдовство, ни твояцыганская кровь.

— Потому что ты из глухих глухой, — сказала Пилар,повернувшись к нему, и в неровном мерцании свечки черты ее широкого лицапоказались особенно резкими и грубыми. — Я не скажу, что ты глупый. Ты простоглухой. А глухой не слышит музыки. И радио он тоже не слышит. А если он этогоне слышит, ему ничего не стоит сказать, что этого нет. Que va, Ingles! Я виделасмерть на лице этого человека с чудным именем, будто она была выжжена тамкаленым железом.

— Ничего ты не видела, — стоял на своем Роберт Джордан. —Это был страх и дурные предчувствия. Страх появился у него после всего, что емупришлось вынести. Дурные предчувствия мучили его потому, что он воображал себевсяческие ужасы.

— Que va, — сказала Пилар. — Я видела смерть так ясно, будтоона сидела у него на плече. И это еще не все — от него пахло смертью.

— Пахло смертью! — передразнил ее Роберт Джордан. — Может,не смертью, а страхом? У страха есть свой запах.