— Тогда ты ничего не учуешь, потому что в него входит и тотзапах, который бывает на пароходе, когда шторм и все иллюминаторы закрыты.Понюхай медную ручку задраенного наглухо иллюминатора, когда палуба уходит утебя из-под ног и в желудке томление и пустота, и вот тогда ты учуешь однусоставную часть этого запаха.

— Ничего такого я учуять не смогу, потому что ни на какихпароходах плавать не собираюсь, — сказал Фернандо.

— А я несколько раз плавала по морю на пароходе, — сказалаПилар. — В Мексику и в Венесуэлу.

— Ну, а что там еще есть, в этом запахе? — спросил РобертДжордан. Пилар насмешливо посмотрела на него, с гордостью вспоминая своипутешествия.

— Учись, Ingles, учись. Правильно делаешь. Учись. Так вот,после того, что тебе велено было сделать на пароходе, сойди рано утром вниз, кТоледскому мосту в Мадриде, и остановись около matadero[67]. Стой там намостовой, мокрой от тумана, который наползает с Мансанареса, и дожидайсястарух, что ходят до рассвета пить кровь убитой скотины. Выйдет такая старухаиз matadero, кутаясь в шаль, и лицо у нее будет серое, глаза пустые, а наподбородке и на скулах торчит пучками старческая поросль, точно на проросшейгорошине, — не щетина, а белесые ростки на омертвелой, восковой коже. И ты,Ingles, обними ее покрепче, прижми к себе и поцелуй в губы, и тогда ты узнаешьвторую составную часть этого запаха.

— У меня даже аппетит отбило, — сказал цыган. — Слушатьтошно про эти ростки.

— Рассказывать дальше? — спросила Пилар Роберта Джордана.

— Конечно, — сказал он. — Учиться так учиться.

— С души воротит от этих ростков на старушечьих лицах, —сказал цыган. — Почему это на старух такая напасть, Пилар? Ведь у нас этогоникогда не бывает.

— Ну еще бы! — насмешливо сказала Пилар. — У нас все старухив молодости были стройные, — конечно, если не считать постоянного брюха, знакамужней любви, с которым цыганки никогда не расстаются…

— Не надо так говорить, — сказал Рафаэль. — Нехорошо это.

— Ах, ты обиделся, — сказала Пилар. — А тебе приходилоськогда-нибудь видеть цыганку, которая не собиралась рожать или не родила толькочто?

— Вот ты.

— Брось, — сказала Пилар. — Обидеть всякого можно. Я говорюо том, что в старости каждый бывает уродлив на свой лад. Тут расписыватьнечего. Но если Ingles хочет научиться распознавать этот запах, пусть сходит кmatadero рано утром.

— Обязательно схожу, — сказал Роберт Джордан. — Но я и такего учую, без поцелуев. Меня эти ростки на старушечьих лицах напугали неменьше, чем Рафаэля.

— Поцелуй старуху, Ingles, — сказала Пилар. — Поцелуй длясобственной науки, а потом, когда в ноздрях у тебя будет стоять этот запах,вернись в город, и как увидишь мусорный ящик с выброшенными увядшими цветами,заройся в него лицом поглубже и вдохни всей грудью, так, чтобы запах гниющихстеблей смешался с теми запахами, которые уже сидят у тебя в носоглотке.

— Так, сделано, — сказал Роберт Джордан. — А какие этоцветы?

— Хризантемы.

— Так. Я нюхаю хризантемы, — сказал Роберт Джордан. — Адальше что?

— Дальше нужно еще вот что, — продолжала Пилар. — Чтобы деньбыл осенний, с дождем или с туманом, или чтобы это было ранней зимой. И вот втакой день погуляй по городу, пройдись по Калье-де-Салюд, когда там убираютcasas de putas[68] и опоражнивают помойные ведра в сточные канавы, и как толькосладковатый запах бесплодных усилий любви вместе с запахом мыльной воды иокурков коснется твоих ноздрей, сверни к Ботаническому саду, где по ночам теженщины, которые уже не могут работать в домах, делают свое дело у железныхворот парка, и у железной решетки, и на тротуаре. Вот тут, в тени деревьев, ужелезной ограды они проделывают все то, что от них потребует мужчина, начиная ссамого простого за плату в десять сентимо и кончая тем великим, ценой в однупесету, ради чего мы вообще живем на свете. И там, на засохшей клумбе, которуюеще не успели перекопать и засеять, на ее мягкой земле, куда более мягкой, чемтротуар, ты найдешь брошенный мешок, и от него будет пахнуть сырой землей,увядшими цветами и всем тем, что делалось на нем ночью. Этот мешок соединит всебе все — запах земли, и сухих стеблей, и гнилых лепестков, и тот запах,который сопутствует и смерти и рождению человека. Закутай себе голову этиммешком и попробуй дышать сквозь него.

— Нет.

— Да, — сказала Пилар. — Закутай себе голову этим мешком ипопробуй дышать сквозь него. Вздохни поглубже, и тогда, если все прежние запахиеще остались при тебе, ты услышишь тот запах близкой смерти, который все мызнаем.

— Хорошо, — сказал Роберт Джордан. — И ты говоришь, что такпахло от Кашкина, когда он был здесь?

— Да.

— Ну что же, — серьезно сказал Роберт Джордан. — Если этоправда, то я хорошо сделал, что застрелил его.

— Ole, — сказал цыган.

Остальные засмеялись.

— Молодец, — похвалил Роберта Джордана Примитиво. — Это ейострастка.

— Слушай. Пилар, — сказал Фернандо. — Неужели ты думаешь,что такой образованный человек, как дон Роберто, будет заниматься такимигадостями?

— Нет, не думаю, — сказала Пилар.

— Ведь это же омерзительно.

— Да, — согласилась Пилар.

— Неужели ты думаешь, что он будет так себя унижать?

— Нет, не будет, — сказала Пилар. — Ложись-ка ты лучшеспать, слышишь?

— Подожди, Пилар… — не унимался Фернандо.

— Замолчи! — с неожиданной злобой сказала Пилар. — Не стройиз себя дурака, и я тоже больше не буду, как дура, пускаться в разговоры слюдьми, которые ничего не понимают.

— Да, признаться, я не понимаю… — начал было Фернандо.

— Оставь свои признания при себе и не ломай голову зря, —сказала Пилар. — Снег все еще идет?

Роберт Джордан подошел к выходу из пещеры, приподнял попонуи выглянул наружу. Ночь была ясная и холодная, и метель утихла. Он посмотрелвдаль — на белизну между стволами, потом вверх — на чистое небо. У негозахватило дыхание от свежего холодного воздуха.

Если Эль Сордо отправился сегодня добывать лошадей, сколькобудет следов на снегу, подумал он. Потом опустил попону и вернулся в дымнуюпещеру.

— Прояснело, — сказал он. — Метель кончилась.