правами нации, полномочий исполнительной власти в ущерб законодательной, центрального правительства по сравнению с местными властями, укрепление положения католической религии в ее отношениях с государством. Больше прав королю, исполнителям, больше централизации, больше религии; меньше прав кортесам, меньше автономии, меньше соперничества партий — таковы были стремления «умеренных».

Так, из преамбулы Основного закона исчезло содержавшееся в документе 1837 г. упоминание о том, что создание и введение в действие конституции суть результат волеизъявления нации, которая тем самым реализует свой суверенитет. Теперь конституцию создавала и санкционировала королева «в единстве и согласии» с кортесами; Короне по-прежнему принадлежало исключительное право назначения сенаторов, пожизненно и в неограниченном количестве, причем они должны были представлять политическую, военную, церковную и экономическую элиту. В каком-то смысле сенат стал преемником палаты пэров, созданной в 1837 г. Вводился избирательный ценз, соответствовавший доходам от движимого имущества или суммы прямого налога. Католическая, апостольская, римская религия снова стала религией испанской нации, а государство обязывалось материально поддерживать культ и его служителей. Вот что представляли собой реформы, завершившиеся созданием в 1845 г. новой Конституции, которая будет определять управление испанской монархией, с перерывами на прогрессистский и демократический периоды, вплоть до военного переворота 1923 г. Такой порядок назывался конституционной монархией, и в этом выражении существительное было важнее прилагательного: как отметил Томас-и-Вальенте[295], возвеличение монархии вполне логично означало обесценение роли кортесов.

И не только возвеличение монархии обесценивало конституцию. Конституционный текст никогда не описывает всех особенностей политической системы, которая находится в процессе создания; и суть не в том, что он освящает произвольную верховную власть. В подобных случаях практика значит столько же или даже больше, чем законодательная норма. Так, в процессе общей централизации власти правительство усилило полномочия своих представителей в столицах провинций, т. е. глав политической власти на местах, которыми вскоре стали гражданские губернаторы. Губернатор отвечал за общественный порядок, и для этого в его распоряжении находилась гражданская гвардия, особый род полиции при либеральных режимах. Командные посты в гвардии сохранялись за военными, и тем самым достигалась двойная цель: с одной стороны, для военных открывались новые карьерные возможности, а с другой — гарантировалась исполнительность, необходимая для контроля над крестьянством, которое уже не подчинялось своим традиционным господам, как светским, так и церковным. Помимо обеспечения общественного спокойствия, губернатор обладал властными полномочиями — он назначал алькальдов (должность уже не была выборной) и председателей провинциальных депутаций[296].

В новой государственной системе губернаторам отводилась важная роль в манипулировании голосами избирателей, что привело к формированию системы фальсификации выборов, которая со временем стала отождествляться с испанской либеральной политикой в целом. Явно для того, чтобы облегчить губернаторам задачу, «умеренные» сразу же ужесточили требования к избирателям и подняли ценз настолько, что число испанцев, имевших право голоса, сократилось с 635 до 99 тыс. человек. Таким образом, губернаторам не приходилось прилагать больших усилий для обеспечения нужного правительству результата выборов: только что назначенный королем председатель правительства мог распустить кортесы и спокойно их созвать, не опасаясь неблагоприятного для себя исхода избирательной кампании. На губернаторов возлагалась и другая немаловажная задача — переплести интересы местной элиты и правительства так, чтобы в обмен на покровительство и услуги требовать от провинциальных нотаблей необходимое количество голосов. Постепенно формировалась система, которая достигнет своего апогея в период перехода от цензового к всеобщему избирательному праву. Она пустила корни уже в золотой век правления «умеренных»: местные олигархи гарантировали правительству в лице губернатора нужное число голосов избирателей и тем самым результаты выборов.

Усилиями «умеренных», среди которых были выдающиеся правоведы и экономисты, государство получило не только централизованную систему власти, но и единый свод законов, организованные финансы (и тем самым было покончено с запутанным наследием Старого порядка) и государственную систему народного образования. В течение нескольких лет появились новый Уголовный кодекс (1848), передовой проект Гражданского кодекса (1851), за которыми последовали процессуальное законодательство, Законы о нотариате, ипотеке и водных ресурсах. Одновременно Алехандро Мон, министр финансов в первом правительстве Нарваэса, с помощью Рамона Сантильяна, управляющего Банком Сан-Фернандо (предшественник Банка Испании), приступил к налоговой реформе, в результате которой были упорядочены налоги и сборы времен Старого порядка, а государственные доходы были реорганизованы согласно принципам законности и всеобщего участия. После амортизации государственного долга и санации финансов реформаторы покончили с вековым существованием десятины, консолидировали монополии на соль, табак и азартные игры, сократили налоги и изменили принципы налогообложения с перевесом на косвенные налоги (в основном на потребительские товары, что в будущем станет причиной протестов и забастовок), ввели прямые налоги на недвижимое имущество и хозяйственную деятельность (аграрное, промышленное производство и сфера услуг).

Предполагалось, что финансовая реформа коснется всех слоев общества без исключения, однако главным препятствием на пути ее осуществления стало сопротивление имущих классов, не плативших налоги в том объеме, который государство рассчитывало с них получить, а в голодные и смутные времена — протест народных низов против косвенных налогов. Несмотря на то что государственные доходы за несколько лет увеличились вдвое и достигли к 1850-м гг. 1,5 млрд реалов, именно по первой причине налоговая реформа не достигла своей цели. Бюджет погрузился в состояние хронического дефицита: с трудом изыскивались средства на текущие и военные расходы, на обеспечение внутреннего порядка и обслуживание государственного долга. На экономическое развитие оставалось от 6 до 10 % — цифра, которая объясняет слабое развитие внутреннего рынка, отсутствие дорог и транспорта и, следовательно, связи между городом и деревней. Глава Министерства развития Педро Хосе Пидаль организовал трехступенчатую систему народного просвещения, которая включала начальный, средний и университетский уровни образования, предусматривала создание школ, училищ и университетов и введение новых учебных планов. Тем не менее средства, выделявшиеся на развитие образования, не превышали 1 % бюджета — смехотворная сумма в масштабах страны. Даже в конце столетия (т. е. когда «умеренные» сошли со сцены) количество неграмотных составляло, в зависимости от региона, от 40 до 60 % населения, а школ и учителей не хватало.

Пусть государство не смогло вывести общество на тот уровень цивилизованности, которого желали самые просвещенные умы, все же в период правления «умеренных» произошел существенный рост аграрного производства и наблюдался явный прорыв в процессе индустриализации. Сельское хозяйство развивалось за счет увеличения обрабатываемых площадей в результате дезамортизации 1830-х гг. и 1850-х гг., а не за счет роста производительности. Дезамортизация привела к оформлению двух моделей землевладения, существование которых было очевидно вплоть до начала XX в. К северу от реки Тахо многие крестьяне, владельцы средних и мелких хозяйств на правах эмфитевсиса, смогли выкупить поземельные обязательства и стать собственниками своих участков. В то же время в Эстремадуре, Андалусии и Новой Кастилии крупные землевладельцы приобрели права собственности