лиц, костюмов и цветов толпилась на сером фоне каменного портика, а посредине выделялось смуглой красотой лицо Лусио, и блестящие глаза делали его главным центром притяжения в толпе.

Затем карета резко свернула за угол, лица исчезли, и мы с Сибил поняли, что отныне остаемся одни. Одни перед лицом будущего и друг перед другом, чтобы выучить урок любви… или ненависти… навсегда вместе!

XXVI

Не могу теперь припомнить, медленно или быстро проносились события – те дикие призраки дней и недель, которые проплывали мимо и в конце концов привели меня к тому моменту, когда я обнаружил, что блуждаю, подавленный, с разбитым сердцем, по берегу озера в Швейцарии. Это было небольшое темно-синее озеро, казавшееся задумчивым – таившим в своей глубине мысли, подобные тем, что выражает взгляд ребенка, когда он серьезен.

Я смотрел на прозрачную сверкающую воду и почти не видел ее. Окружавшие озеро заснеженные вершины были слишком высоки, чтобы к ним мог подняться мой взгляд. Их высота, чистота и сияние были невыносимы для моего больного сознания, словно раздавленного тяжестью мрачных обломков и развалин. Каким же глупцом я был, когда поверил, что на этом свете есть счастье!

Несчастье смотрело мне в лицо, несчастье длиною в жизнь, и не было никакого выхода, кроме смерти. «Несчастье!» – вот слово, или, лучше сказать, адский стон, доносившийся из уст тех жутких призраков, которые некогда злым видением нарушили мой покой.

Что я сделал, спрашивал я себя с негодованием, чтобы заслужить такое несчастье, от которого не избавит никакое богатство? Отчего судьба так несправедлива ко мне? Как и все, мне подобные, я не различал крохотные, но крепкие звенья цепи, которую я сам себе выковал и которая привязывала меня к моей собственной гибели. Я винил судьбу или, скорее, Бога и сетовал на несправедливость только потому, что страдал, так и не осознав главное: то, что я считал несправедливостью, было всего лишь возмездием – частью Вечного Закона, который отличается такой же математической точностью, как и движение планет, и неподвластен ничтожным усилиям человека, пытающегося помешать его осуществлению.

Легкий ветерок, повеявший с царивших надо мной снежных вершин, слегка потревожил безмятежность маленького озера, вдоль берега которого я бесцельно бродил. Я наблюдал, как мелкая рябь расходится по его поверхности, словно морщинки на смеющемся лице, и угрюмо задавался вопросом, достаточно ли оно глубоко, чтобы утонуть?

Зачем жить дальше? Теперь я знал, что та, кого я любил и продолжаю любить ненавистной мне самому любовью, оказалась существом более гнусным и бесстыдным, чем бедная уличная девчонка, продающая себя за разменную монету. Прекрасное тело и ангельское лицо были лишь привлекательной маской, скрывающей душу гарпии, порочной хищницы… Боже мой! Я не смог сдержать крика, а мысли мои продолжали блуждать по нескончаемым адским кругам неисцелимого и невыразимого отчаяния. Я бросился на траву, покрывавшую пологий спуск к озеру, и закрыл лицо в пароксизме бесслезной агонии.

И все же неумолимая мысль продолжала свою работу, заставляя меня обдумывать свое положение. Была ли Сибил виновна больше меня в том, что мы погрузились в пучину хаоса? Я женился на ней по доброй воле, и она заранее предупредила: «Я нравственно испорчена светом и сластолюбивой литературой нашего времени». Что ж, так оно и оказалось! Моя кровь закипала от стыда, когда я вспоминал, насколько основательными и убедительными оказались доказательства!

Поднявшись с травы, я снова принялся беспокойно расхаживать туда-сюда, охваченный лихорадкой самобичевания и отвращения. Что мог я сделать с женщиной, с которой был теперь связан навсегда? Исправить ее? Она рассмеялась бы мне в лицо, если бы я только попытался. Исправить себя? Она посмеялась бы над бесхарактерным ничтожеством. Да и разве не хотелось мне терпеть от нее унижения? Разве не хотелось стать жертвой собственных грубых страстей?

Измученный, обезумевший, я бесцельно бродил у озера. Вдруг я вздрогнул, словно рядом со мной выстрелили из пистолета: это в тишине послышался плеск весел, и нос маленькой лодки заскрежетал о берег. Прибывший на ней лодочник на сладкозвучном французском языке почтительно предложил нанять его на час. Я согласился и через несколько минут уже плыл по озеру навстречу зареву заката, превратившему снежные вершины в огненные всполохи, а воду – в рубиновое вино.

Думаю, человек, который меня вез, чувствовал, что я нахожусь не в лучшем настроении, и скромно молчал. Надвинув шляпу на глаза, я прилег на корме, по-прежнему занятый своими невеселыми размышлениями.

Всего месяц женат, а тошнотворное пресыщение уже заняло место так называемой возвышенной любовной страсти! Были даже моменты, когда несравненная физическая красота жены казалась мне безобразием. Я понял, какова Сибил на самом деле, и внешнее обаяние перестало скрывать от меня ее отвратительную внутреннюю природу. Главное, чего я никак не мог понять, – это ее утонченное, вводящее всех в заблуждение лицемерие, ее удивительную способность ко лжи! Глядя на Сибил, слушая ее речи, можно было счесть ее образцом чистоты и святости, нежным созданием, в присутствии которого невозможно сказать грубое слово, воплощением самой нежной и милой женственности, – одно сплошное сердце, одни только чувства и сочувствие к другим.

Все думали о ней так, но глубоко заблуждались! Она оказалась совершенно бессердечной. Я понял это через два дня после свадьбы, в Париже: именно там нас застигла телеграмма о смерти ее матери. Парализованная графиня Элтон внезапно скончалась в день нашей свадьбы, точнее, в нашу брачную ночь, однако граф счел нужным выждать сорок восемь часов, прежде чем нарушить наше безмятежное счастье печальной вестью. Вслед за телеграммой он прислал дочери короткое письмо, заключительные строки которого гласили: «Поскольку вы вышли замуж и направляетесь в заграничное путешествие, я полагаю, что вы не должны соблюдать траур. В данных обстоятельствах в этом нет необходимости». Сибил с готовностью приняла это предложение, хотя в ее бесчисленных умопомрачительных нарядах стали преобладать белые и бледно-лиловые цвета – чтобы не слишком явно нарушать приличия в глазах знакомых, с которыми она могла случайно встретиться во время свадебного путешествия.

Ни одного слова сожаления не сорвалось с ее уст, ни одной слезинки не пролила она из-за смерти матери. Она лишь сказала: «Как хорошо, что ее страдания закончились!» Затем она добавила с легкой саркастической улыбкой: «Интересно, когда объявят о предстоящем бракосочетании лорда Элтона и Дианы Чесни?» Я промолчал: меня огорчало отсутствие у Сибил каких-либо нежных чувств по отношению к матери. Кроме того, я не был чужд суевериям, и меня тревожило то, что смерть наступила в день нашей свадьбы.

Однако теперь все это