долго ждать. Когда она вошла, одетая в платье из тонкой белой материи, мягко облегавшее ее красивую фигуру и подпоясанное простой лентой, странная тоска пронзила мое сердце. Прекрасное невозмутимое лицо, радостные, но задумчивые и внимательные глаза, чувствительный рот и в особенности сияющий счастливый взгляд, придававший всем ее чертам очарование, сразу показали мне, какой может быть женщина и какой она, увы, как правило, не бывает.

И я мог ненавидеть Мэвис Клэр! И даже взялся за перо, чтобы нанести ей бессмысленный удар в анонимной заметке… Правда, это было до того, как я ее узнал, до того, как я понял разницу между ней и теми пугалами, которые так часто изображают из себя «романисток», не умея правильно писать по-английски, и которые публично рассказывают о своем «сочинении» с бойкостью, почерпнутой на Граб-стрит и в дешевом ресторане для журналистов. Да – я ненавидел ее, но теперь… теперь я почти полюбил ее! Сибил, высокая, величественная и красивая, смотрела на нее глазами, выражавшими не только восхищение, но и удивление.

– Подумать только, сама Мэвис Клэр! – сказала она, с улыбкой протягивая руку. – Я часто слышала о вас и знала, что вы совсем не похожи на писательницу, но я никогда не сознавала вполне, что вы можете быть такой, какой я вас вижу!

– Выглядеть писательницей – не всегда значит быть писательницей! – ответила Мэвис, рассмеявшись. – Боюсь, во многих случаях окажется, что женщины, которые стараются выглядеть литераторшами, ничего не понимают в литературе! Но я рада вас видеть, леди Сибил! Знаете ли вы, что я любила наблюдать, как вы играете на лужайках в Уиллоусмире, когда была совсем маленькой?

– И я наблюдала за вами, – ответила Сибил, – Вы плели гирлянды из ромашек и первоцветов на поле по другую сторону Эйвона. Как мило, что мы соседи! Вы должны почаще навещать меня в Уиллоусмире.

Мэвис ответила не сразу: она разливала чай. Сибил заметила, что та не отвечает, и ласково повторила приглашение:

– Вы ведь будете к нам приходить? Заходите, как только пожелаете, и чем чаще, тем лучше. Мы должны стать друзьями!

Мэвис посмотрела на нее с милой улыбкой в глазах.

– Вы в самом деле хотели бы этого? – спросила она.

– Хотела бы? – переспросила Сибил. – Ну разумеется!

– Разве можно в этом сомневаться?! – воскликнул я.

– Простите, что я задала такой вопрос, – сказала Мэвис по-прежнему с улыбкой. – Но ведь вы теперь вращаетесь среди тех, кого называют магнатами графства, а эти люди считают себя бесконечно выше любых писателей! – Она рассмеялась, и ее голубые глаза весело блеснули.

– Я думаю, – продолжала она, – что они считают пишущих книги странными, едва ли достойными общения. Это ужасно смешно и очень забавляет меня. Тем не менее среди многих моих недостатков самый большой, как мне кажется, – гордость и ужасно упрямый дух независимости. Сказать вам правду, многие из числа высшего общества приглашали меня в свои дома, и если я соглашалась, то впоследствии, как правило, сожалела об этом.

– Отчего же? – спросил я. – Они оказывали честь самим себе, приглашая вас.

– О, вряд ли они так считали! – ответила она, скромно покачав светлой головкой. – Им кажется, будто они совершили настоящий подвиг, снизойдя до меня, хотя в действительности это я снизошла до них. Ведь с моей стороны это значило оставить общество Афины Паллады и мой кабинет ради светской дамы с оборками и вьющимися волосами! – Улыбка снова озарила ее лицо, и она продолжала: – Однажды меня позвали пообедать с некими бароном и баронессой, которые пригласили нескольких гостей «встретиться со мной», как они выразились. Меня представили только двум-трем из них, остальные сидели и рассматривали меня, как будто перед ними был неизвестный вид рыб или птиц. Затем барон показал мне свой дом и назвал цены на свои картины и фарфор. Он был так любезен, что объяснил, где Дрезден, а где Дельфт, хотя я полагаю, что, несмотря на свое писательское невежество, могла бы прочесть ему лекцию по этому вопросу, как и по многим другим. Однако мне удавалось дружелюбно улыбаться на протяжении всего представления и, как принято, выражать свое восхищение. Однако больше они меня не приглашали. И если только они не хотели произвести на меня впечатление своим каталогом мебели, то я так и не поняла, зачем они меня позвали и почему больше приглашений не последовало!

– Должно быть, это какие-то выскочки, – с возмущением ответила Сибил. – Ни один благовоспитанный человек не стал бы хвалиться перед вами своим богатством – такое возможно разве что у евреев.

Мэвис рассмеялась – веселым смехом, похожим на звон колокольчиков, и продолжала:

– Ну, я не скажу вам, о ком идет речь. Надо же мне оставить хоть что-нибудь для своих «литературных воспоминаний», когда я состарюсь! Тогда все эти люди будут названы и станут известны потомкам, подобно врагам Данте, которых он поместил в свой Ад! Я рассказала вам об этом случае только для того, чтобы показать, почему я спросила, в самом ли деле вы хотите пригласить меня навестить вас в Уиллоусмире. Потому что упомянутые барон и баронесса изливали свой восторг передо мной и моими бедными книжками до такой степени, что можно было подумать, будто я навеки стану их ближайшей подругой. Но на самом деле им этого вовсе не хотелось! У меня есть знакомые, которые бурно обнимают меня и приглашают к себе домой, но они думают совсем не то, что говорят! И когда я узнаю об их притворстве, я со своей стороны ясно даю понять, что не желаю объятий и приглашений, и если некоторые знатные люди считают одолжением позвать меня в гости, то все обстоит наоборот: это я сделаю им одолжение, если приму приглашение. И говорю это я вовсе не для себя, а ради поддержания достоинства литературы как искусства и профессии. Если бы другие писатели придерживались этой позиции, мы могли бы постепенно поднять уровень словесности на ту высоту, на которой она держалась во времена Вальтера Скотта и Байрона. Надеюсь, вы не сочтете меня гордячкой?

– Напротив, я думаю, что вы совершенно правы, – призналась Сибил. – И я восхищаюсь вашими мужеством и независимостью. Я знаю, что некоторые аристократы такие снобы, что мне просто стыдно принадлежать к их кругу. Но что касается нас, могу вас заверить: если вы окажете нам честь и станете нашей подругой, то не пожалеете об этом. Постарайтесь полюбить меня, если сможете! – Она наклонилась вперед с чарующей улыбкой на прекрасном лице. Мэвис посмотрела на нее серьезно и с восхищением.

– Как вы прекрасны! – сказала она откровенно. – Конечно, вам это