все подобные проблемы стары как мир. Я, как правило, не читаю рецензий, но мне попалась одна на книгу, которую вы только что утопили, и в ней рецензент утверждал, что плакал над ней! – Она снова рассмеялась.

– Этот критик – скотина! – отрезал я. – Он, вероятно, нашел в романе какое-то замаскированное изображение своих пороков. Но вы, Сибил… зачем вам читать такое? И как вы можете это читать?

– Прежде всего из любопытства, – неохотно ответила она. – Захотелось узнать, что же заставило рецензента плакать? А когда я начала читать, то выяснилось, что это история о том, как мужчины развлекаются с павшими «голубками», которые стоят вдоль больших и проселочных дорог. А поскольку я мало что знала о подобных вещах, то решила узнать побольше. Все эти сведения о неприятных сторонах действительности подобны наущениям Дьявола: если выслушать одно, то придется слушать и другие. Кроме того, литература ведь отражает время, в котором мы живем. И если уж подобная литература более распространена, чем какая-либо иная, то мы вынуждены смириться с этим и изучать ее как зеркало эпохи.

Она поднялась со своего места и со странным выражением лица, наполовину веселым, наполовину презрительным, посмотрела вниз, на прекрасное озеро, простиравшееся внизу.

– Книгу съедят рыбы, – заметила она. – Надеюсь, они не отравятся! Если бы рыбы могли прочитать и понять это сочинение, какие необычные представления они получили бы о нас, людях!

– Почему вы не читаете книги Мэвис Клэр? – внезапно спросил я. – Вы же говорили, что восхищаетесь ею.

– Да, восхищаюсь безмерно! – ответила Сибил. – Восхищаюсь и в то же время удивляюсь. Я не могу понять, как эта женщина может сохранить сердце и детскую веру в нашем мире? Для меня это настоящее чудо, нечто сверхъестественное. Вы спрашиваете, почему я не читаю ее книг? Я их читаю и перечитываю снова и снова. Но она пишет немного, и ее произведений приходится ждать дольше, чем большинства других авторов. Когда я хочу почувствовать себя ангелом, я читаю Мэвис Клэр, но чаще я склонна к другим чувствам, и тогда ее книги вызывают во мне только тревогу.

– Тревогу? – переспросил я.

– Да. Когда не можешь поверить в Бога, столкновение с тем, кто искренне верит, порождает сильное беспокойство. Тревожно, когда тебе предлагают веру, которую ты не можешь принять. Тем более тревожно знать, что на свете есть живое существо – женщина, во всем подобная тебе, кроме души, которая приносит ей счастье – недостижимое для тебя, даже если ты день и ночь будешь протягивать руки ввысь и призывать на помощь небеса!

В эту минуту она выглядела как королева из трагедии: ее фиалковые глаза пылали, губы приоткрылись, грудь вздымалась. Я приблизился к ней, движимый странным двойственным чувством, и коснулся ее руки. Она послушно дала ее мне. Я взял ее под руку, и несколько минут мы молча прогуливались по дорожке. Во всех окнах гигантского отеля, от первого до последнего этажа, зажигались огни, а в небе прямо над нашим шале высветилось созвездие в форме трилистника.

– Бедный Джеффри! – произнесла Сибил, быстро взглянув на меня. – Как мне вас жаль! При всех капризах, мне свойственных, я все же не дура и научилась анализировать и себя, и других. Я читаю вас так же легко, как книгу, и вижу, в каком вы сейчас душевном смятении. Вы любите меня – и ненавидите! Эти противоречивые чувства губят вас и ваши идеалы. Тише, не надо слов, я знаю, знаю! Но кем бы вы хотели меня видеть? Ангелом? Я могу воплотиться в такое существо только в вашем воображении и не дольше чем на мгновение. Святой? Все они были замучены. Хорошей женщиной? Но я ни разу их не встречала. Невинной и ничего не ведающей? Еще до свадьбы я предупреждала вас, что не являюсь ни той ни другой: для меня не представляли тайны отношения между мужчиной и женщиной, я осознавала присущую обоим полам тягу к пороку. Между ними нет разницы: мужчины не хуже женщин, а женщины не хуже мужчин. Я открыла для себя все, кроме Бога, и пришла к выводу, что он не мог задумать нечто столь безумное и низкое, как человеческая жизнь.

Она говорила это, а я был готов пасть к ее ногам, умоляя замолчать. Ибо она, сама того не ведая, высказывала мысли, которые часто посещали меня. И тем не менее в ее устах они звучали жестоко, неестественно и до такой степени бессердечно, что я не мог не отшатнуться от нее в мучительном страхе. Мы дошли до сосновой рощицы – и здесь, в тени и тиши, я обнял Сибил и безутешно смотрел на ее прекрасное лицо.

– Сибил! – прошептал я. – Сибил, что не так с нами обоими? Как вышло, что мы не можем обрести счастье и любовь? Почему даже при поцелуях и объятиях между нами стоит какая-то неосязаемая тьма, так что мы злим или утомляем друг друга, а ведь должны быть довольны и счастливы? Что это? Ответьте! Ведь вы чувствуете присутствие этой тьмы!

В глазах ее появилось странное выражение: страстное, напряженное желание, смешанное, как мне показалось, с состраданием ко мне.

– Да, тьма! – она ответила медленно. – И создали ее мы оба. Я верю, Джеффри, что ваша натура благороднее моей. В вас есть нечто неопределимое, из-за чего вы невольно отшатываетесь от меня и моих понятий о жизни. Возможно, если бы вы вовремя поддались этому чувству, вы никогда не женились бы на мне. Вы говорите о прекраснейшей стороне любви, но для меня нет этой стороны: любовь груба и ужасна! Например, мы с вами, люди культуры, не можем в браке выйти за пределы тех чувств, которые доступны Ходжу и его девице! – Она громко рассмеялась и вздрогнула в моих объятиях. – Какие лжецы эти поэты, Джеффри! Их следует приговаривать к пожизненному заключению за лжесвидетельство! Они способствуют тому, что в женских сердцах поселяются доверчивые убеждения. Юная девушка читает их сладостные строки и воображает, будто любовь окажется такой, как они учат: Божественной и прочной, превосходящей все земные расчеты. Но вслед за этим грубый перст прозы придавливает крыло бабочки-поэзии, и женщину ждет горечь и безобразие полного разочарования!

Я все еще держал ее в объятиях яростной хваткой человека, цепляющегося за обломок кораблекрушения, чтобы не утонуть в океанских волнах.

– Но я люблю вас, Сибил! Вы моя жена, и я люблю вас! – произнес я, задыхаясь от страсти.

– Вы любите меня, я это знаю. Но как? Страстью, которая противна вам самому. Это не поэтическая, а грубая человеческая