любовь. Такова она сейчас, такой она будет, такой она должна быть. К тому же грубая любовь скоро пресыщается, и, когда угасает, не остается ничего. Да, Джеффри, совсем ничего, кроме пустой вежливости, которую мы, без сомнения, сможем сохранить, вызывая ею восхищение общества!

Она высвободилась из моих объятий и направилась к дому.

– Пойдемте! – позвала она меня, повернув ко мне свою изящную головку со свойственной только ей одной ласковой кошачьей грацией. – Вы знаете, в Лондоне есть одна знаменитая дама, которая рекламирует свои выставленные на продажу прелести для проходящей публики с помощью монограммы, вышитой на кружевных занавесках всех окон в ее доме. Она, разумеется, думает, что это полезно для торговли! Я еще не так низко пала! Я знаю, что вы дорого заплатили за меня. Но помните: пока я не ношу никаких драгоценностей, кроме ваших, и не жажду подарков, кроме тех, на которые вы расщедрились. И мое послушное желание состоит в том, чтобы дать вам как можно больше за ваши деньги.

– Сибил, вы убиваете меня! – вскричал я, чувствуя невыносимые мучения. – Вы считаете меня таким низким…

Я смолк, готовый разрыдаться от отчаяния.

– Вы не можете не быть низким, – ответила она, пристально глядя на меня, – потому что вы мужчина. А я низка, потому что я женщина. Если бы хоть один из нас верил в Бога, нам, возможно, открылся бы какой-то другой образ жизни и любви. Но ни у вас, ни у меня не осталось даже остатков веры в Сущего, бытие которого стараются опровергнуть все современные ученые. Нам настойчиво внушают, что мы животные, и только, так давайте не будем стыдиться животного начала в себе. И это начало, и атеизм одобряются учеными, им рукоплещет пресса, а духовенство оказывается неспособно насаждать ту веру, которую проповедует. Вставайте, Джеффри, не сидите бессильно, как пораженный Парсифаль, здесь, под соснами. Отбросьте то, что вас беспокоит, – вашу совесть. Отбросьте ее, как мою книгу, и утешьтесь тем, что мужчины вашего типа гордятся и радуются, что стали добычей дурной женщины! Так что можете поздравить себя: у вас такая жена! К тому же у нее столь широкие взгляды, что вы всегда сможете жить по-своему, если, конечно, вы позволите жить по-своему ей! Так заключаются теперь все браки, во всяком случае в нашем обществе, иначе узы оказались бы невыносимыми. Пойдемте!

– Мы не можем жить вместе, Сибил! – хрипло проговорил я, медленно направляясь вслед за ней к вилле.

– Нет, можем! – возразила она со злобной усмешкой. – Мы можем жить так же, как другие. Нам нет необходимости выделяться среди остальных, как сумасбродным донкихотам, чтобы нас ставили в пример другим семейным парам, – нас бы только возненавидели за наши муки. Конечно, лучше быть известным, чем добродетельным: добродетель не приносит дохода! Смотрите-ка, к нам идет наш замечательный немец-официант: вероятно, ужин готов. Пожалуйста, не глядите таким несчастным! Мы не ссорились, и получится глупо, если прислуга подумает, будто мы в ссоре.

Я промолчал. Мы вошли в дом и принялись за ужин. Сибил безупречно поддерживала беседу, а я отвечал односложными словами. После ужина мы, как обычно, посидели в освещенном саду отеля, слушая оркестр. Сибил знали многие, постояльцы отеля восхищались ею и делали ей комплименты. Она переходила от одной группы знакомых к другой, болтая, а я оставался сидеть в угрюмом молчании, наблюдая за ней с возрастающим изумлением и ужасом. Ее красота казалась мне красотой ядовитого цветка, блистательного по цвету и совершенного по форме, но несущего смерть тому, кто его сорвет.

В ту ночь, заключив ее в своих объятиях и чувствуя в темноте, как ее сердце бьется рядом с моим, я испытал ужасный страх от мысли, не возникнет ли у меня когда-нибудь искушение задушить ее, когда она будет лежать у меня на груди. Задушить, как душат вампира, который высасывает из человека кровь и силы!

XXVII

Мы завершили наше свадебное путешествие скорее, чем предполагали, и вернулись в Англию и в Уиллоусмир примерно в середине августа.

Смутная идея, дававшая мне своего рода утешение, не покидала меня: я намеревался свести мою жену с Мэвис Клэр в надежде, что нежное влияние милого и счастливого создания, которое, как Божия птичка в своем гнезде, безмятежно обитала в соседнем маленьком поместье, смягчило бы безжалостную любовь Сибил к анализу и презрение к благородным идеалам.

В это время в Уорикшире стояла сильная жара, розы распустились во всей красе, а густая листва ветвистых дубов и вязов в моем парке давала приятную тень и отдых усталому телу, в то время как спокойная красота леса и луговые пейзажи успокаивали столь же усталый ум. Нет в мире более прекрасной страны, чем Англия! Нет страны, столь богатой зелеными лесами и ароматными цветами, нет страны, которая не могла бы похвастаться более приятными уголками для уединения и мечтаний!

В Италии, которую так восхваляют истеричные poseurs[29], по глупости считающие достойной прославления любую страну, кроме собственной, – поля бурые, высушенные палящим солнцем, и нет таких тенистых улочек, какими может похвастаться любое графство Англии. А мания итальянцев безжалостно вырубать лучшие деревья не только нанесла вред климату, но и испортила пейзаж настолько, что трудно поверить в некогда знаменитое и до сих пор ошибочно прославляемое очарование Италии.

Такого красивого места, как Коттедж Лилий в тот знойный август, было не найти во всей Италии. Мэвис сама ухаживала за своим садом: два садовника под ее руководством постоянно поливали траву и деревья, и нельзя было вообразить ничего прекраснее, чем живописный старомодный дом, усыпанный розами и пучками жасмина, которые, казалось, украшали крышу праздничными бантами и гирляндами. Вокруг здания простиралась полоса изумрудной лужайки и роскошные беседки из густой листвы, где находили убежище самые музыкальные певчие птицы и где по вечерам компания соловьев запускала журчащий фонтан восхитительных мелодий.

Я хорошо помню тот день, теплый, томный и тихий, когда я повел Сибил на встречу с писательницей, которой она так долго восхищалась. Жара была настолько сильна, что в нашем парке все птицы молчали. Но когда мы приблизились к Коттеджу Лилий, первое, что мы услышали, было пение дрозда где-то среди роз – ласкающая слух трель, выражавшая «сладостное блаженство», она смешивалась с приглушенным воркованием голубей-«рецензентов», комментировавших на расстоянии то, что им нравилось или не нравилось.

– Какое прелестное место! – сказала Сибил, когда мы вошли в калитку сквозь благоухающие заросли жимолости и жасмина. – Оно действительно красивее, чем Уиллоусмир. Как оно похорошело!

Нас провели в гостиную, и Мэвис не заставила себя