Шубин перестал хохотать и настороженно затих.

Лидия расстегнула еще одну пуговицу и сунула под рубахувторую руку.

— У тебя стресс, — сказал Шубин, и Лидии показалось, что онговорит откуда-то издалека.

— Шубин, — Лидия сунула нос в распахнутый ворот рубахи, —твое благородство меня просто убивает.

— Благородство? — переспросил Шубин растерянно. Она и незнала, что он может так говорить. — Благородство?

И в эту секунду все изменилось.

Он схватил ее в объятия, сильно толкнув стол. Чашка упала ипокатилась по мозаичному полу.

Все утратило прежний смысл.

Что из того, что стреляли и чуть не убили, что час назадЛидия лежала на животе в мокром снегу, а Шубин перешагнул через нее, незаметив? Что из того, что ничего еще не кончилось, и непонятно, что будетзавтра с ними обоими, и кто такая эта Катерина Ивановна, и станет ли она вообщеразговаривать с опальным Егором Шубиным, и простит ли его всесильный ТимофейКольцов?

Да было ли все это вообще? Или приснилось в худшем из ночныхкошмаров?

— У тебя стресс, — бормотал Шубин, не отрываясь от нее, —просто стресс.

— У меня не стресс. — Лидия прижималась к нему, трогала его,терлась о него снизу вверх, привставала на цыпочки, чтобы чувствовать еговсего, как можно больше, во всю длину. — Просто ты мне нужен, так нужен…

Почему-то ей было очень просто в этом признаться. Наверное,у нее все-таки стресс. Никогда она не говорила ни одному мужчине, что он ейнужен. Потому что ни один из них до сих пор не был ей нужен.

И бабушка всегда уверяла, что женщина “должна держатьмарку”, всегда быть на высоте и смотреть на мужчин со снисходительнымбезразличием.

“Где оно теперь, мое снисходительное безразличие?”

— Лидия! — Широкие ладони обхватили ее щеки, приподнялилицо. Некоторое время он смотрел на нее. Глаза ее были закрыты — все-таки ейпочему-то было очень стыдно на него взглянуть, — на щеки вернулся смуглыйконьячный румянец, порозовели маленькие нежные уши, запрокинутая шея казаласьособенно беззащитной.

Смотреть на нее было выше сил Егора Шубина.

— Лидия.

Она открыла глаза, но в лицо ему так и не посмотрела. Времявышло, подумал он лихорадочно. У него больше нет ни времени, ни сил, чтобыпродолжать думать. Выход только один — не думать.

Он как бы отпустил себя, разрешил себе, и яркий белый светзалил мозг. Стало трудно дышать, загорелась кожа, как будто его всего — с ногдо головы — обдали сначала ледяной, а потом горячей водой.

Шубин потянул Лидию за руку. Идти было неудобно, они никакне могли оторваться друг от друга, разжать руки, освободиться от наваждения. Ножалкие остатки сознания, трепыхавшиеся в шубинской голове, пищали о том, чточерез минуту никуда идти он не сможет, а на кухне ничего нельзя — в доме полнонароду, который они непременно перебудят и который немедленно явится выяснять,что происходит.

Рыча от злобного нетерпения, Шубин оторвался от нее и схватилза руку. Волоча за собой — она не успевала переставлять ноги, — он добрался дособственной спальни и наконец запер за собой дверь.

Яркий белый свет поглотил остатки сознания, как будто толькои ждал, когда повернется ключ в вожделенной двери.

Не осталось ничего, кроме желания, которое пожирало егоизнутри, как пожар.

Лидия была рядом с ним не только в постели, на которую они вконце концов упали, но и в его голове, среди нестерпимого белого сияния. А,черт возьми, это почти невозможно выносить!..

— Это просто кошмар какой-то, — плачущим голосомпожаловалась она и укусила его за плечо, — это же просто невозможно, господи!..Я больше не могу.

— Можешь! — сказал Шубин и не узнал собственного голоса. —Можешь…

Если бы у него было чуточку больше времени, если бы белыйсвет не заливал мозг, если бы впереди у него была еще хотя бы одна такаявозможность, может, он и не спешил бы так отчаянно и не тонул, захлебываясь ипонимая, что ему уже не выплыть.

Или что-то изменилось не только вокруг, но и внутри его?..

Он не знал, что она испытывает — радость или боль, и сам неиспытывал никакой радости. Какая потрясающая глупость — чувственноеудовольствие! Разве жар, и боль, и мука, и ожидание, и зависимость, и страх —это удовольствие?!

Или у него просто заклинило в голове?

Почему-то она открыла глаза, и в последнюю, разлетевшуюся,как осколочная граната, секунду он увидел и понял все, что должен был увидеть ипонять. На него надвинулся шквал, от которого не было спасения. Шквал накрылего с головой, закружил, все в мире меняя местами, и почему-то оставил в живых.Почему?..

Спать совершенно не хотелось. Он был свеж и бодр, какпервокурсник в первый день зимней сессии. И еще ему казалось, что все в егожизни теперь будет по-другому.

О таких штуках он читал в юности. Тогда все читали Ремарка иХемингуэя, а эти парни больше всего любили писать про то, как меняет жизньнастоящая любовь.

Шубин внезапно захохотал и поперхнулся табачным дымом.

Идиот.

Полночи он занимался любовью с Лидией Шевелевой идозанимался до того, что теперь ему кажется, что за эту ночь изменился мир.Черное обратилось в белое, и на землю рухнули все семь небес, если только их насамом деле семь.

У него просто задержка в развитии. Такие мысли, по идее,должны приходить лет в шестнадцать. И уходить в семнадцать. Если в семнадцатьони не ушли — все. Считай, что пропал. Романтические мужчины не выживают вджунглях. Их поедает на завтрак вождь людоедского племени Кай-Куму.

Мир не изменился, шепнул кто-то так близко, что Егор Шубинпосмотрел по сторонам, чтобы увидеть, кто это. Ты изменился. Только и всего.Все молекулы, из которых ты вроде бы состоишь, взяли да и перестроились вкаком-то совершенно новом порядке. И даже не спросили тебя, хочешь ты этого илинет.

Теперь все будет в этом новом, незнакомом тебе порядке.

Принимай.

Начало и конец мира, твое седьмое небо — это женщина,которая спит под твоим одеялом. Плохо ли, хорошо ли, а это именно так. Вполневозможно, что она тебе вовсе не подходит. Вполне возможно, что ты не сможешь сней жить. Вполне возможно, что она окажется стервой, сукой, дрянью, но в твоемновом молекулярном порядке это не имеет никакого значения.

Ты обречен, как безнадежно больной.

И пусть кто-нибудь только посмеет сказать, что это и естьвысокое романтическое чувство любовь!