– Видите ли, Михаил Павлович, – Зубов тяжело вздохнул, – унас ничего нет, кроме этой замечательной шапки. Допустим, Соня решила немногопогулять перед тем, как зайти в здание. Погода была отличная, солнышко,никакого ветра, штиль на море. Она гуляла и нечаянно выронила шапку. Незабывайте, чтобы провести такую инсценировку, им пришлось убить человека.Молодую женщину. Как-то все это, знаете ли, слишком…

– Нет, это не слишком. – Старик резко отбросил вилку, онаупала на пол. – Для них это совсем не слишком, уважаемый Иван Анатольевич. Выпросто до сих пор не поняли, с кем мы имеем дело.

– Михаил Павлович, разве не вы говорили мне еще вчера, чтопонятия не имеете, кто они такие?

– Я имею понятие, на самом деле я достаточно много знаю оних. Просто по инерции я врал вам, точно так же, как врал самому себе многиегоды. Но об этом позже. Пожалуйста, очень вас прошу, повторите по-немецки, дляГерды, то, что вы сказали мне о шапке. Она ее связала, она ее нашла. Онародилась в этом городе и знает здесь каждый уголок.

Герда стояла у стола с дымящимся кофейником и смотрела наЗубова. Он попросил ее сесть и повторил ей все свои доводы по-немецки.

– Ерунда, – спокойно сказала Герда, выслушав его. – Софи немогла уйти так далеко, даже если бы и решила погулять немного.

– Разве далеко? От здания лаборатории до заброшеннойпристани всего пара километров.

– У Софи на плече висела тяжелая сумка. Песок вязкий. Онаочень поздно легла спать и рано встала. Она вообще не имеет привычки гулять поутрам. Единственное, что она могла сделать, это посидеть на перевернутой лодкевозле лаборатории и выкурить сигарету. Она всегда так делает, потому что яворчу на нее, если она курит дома.

– Чистая правда, – слабо улыбнулся Данилов, – иногда япровожаю ее в лабораторию, и, если погода позволяет, мы минут десять сидим наэтой лодке.

– Кристина, официантка ресторана «Устричный рай», виделаяхту, – сказала Герда, – этот ресторан последний, на границе пляжа. В тот деньона пришла на работу пораньше и удивилась, что яхта встала на якорь в такомстранном месте. Обычно они стоят у новой пристани. Послушайте, господа, выбудете наконец завтракать? Или прикажете отдать все это соседским собакам? –Герда сорвала фартук, бросила на стул и вышла, хлопнув дверью.

– Отправилась к себе, плакать, – прошептал Данилов.

– Может, пойти к ней, извиниться? – растерянно спросилЗубов.

– Не надо. Она не слабоумная, чтобы обижаться из-занедоеденного завтрака. Пусть поплачет, ей станет легче. Я бы тоже судовольствием порыдал сейчас, но мне раскисать нельзя.

– Я хочу поговорить с официанткой Кристиной, которая виделаяхту, – сказал Зубов и залпом допил свой кофе.

– Вряд ли это имеет смысл. Герда вытянула из нее все, чтовозможно. Большая шикарная яхта стояла примерно в километре от берега. Когдавспыхнул пожар, никакого судна уже не было.

– Еще кто-то мог видеть яхту? Береговой уборщик, отдыхающие?

– Теоретически – да. Но чтобы опросить всех, придетсязадействовать полицию. Я не убежден, что это принесет пользу.

Зубову хотелось выкурить сигарету после кофе, оннерешительно вертел в руках пачку.

– Курите, не стесняйтесь, – разрешил Данилов. – Гердамгновенно прибежит. Пусть уж лучше ругается, чем рыдает там в одиночестве.

И правда, стоило Ивану Анатольевичу щелкнуть зажигалкой,послышался топот, распахнулась дверь.

– Сию минуту погасите сигарету! – скомандовала Герда. – Этовредно для вашего горла и для сердца Микки. Я вовсе не желаю быть пассивнымкурильщиком.

– Хорошо, я выйду на улицу, – смиренно кивнул Зубов.

– Нет. Вчера у вас была высокая температура. К тому же выменя бесцеремонно перебили, я еще не все рассказала. Извольте дослушать. Этоважно.

– Да, Герда, конечно, простите. – Зубов загасил сигарету,помахал рукой, чтобы разогнать дым.

– Никто вас не перебивал, – проворчал Данилов, – вы самиубежали.

Герда грозно стрельнула на него глазами, но не сочла нужнымответить. Схватила пепельницу, окурок вытряхнула в унитаз гостевого туалета,шумно спустила воду, вернулась и быстро, мрачно произнесла:

– Старик Клаус, смотритель несуществующего музея на староммаяке, иногда бывает там, проводит много часов, у него страсть фотографироватькорабли. Шансов у нас почти нет. После смерти жены старик не в своем уме. Но япопробую поговорить с ним, я знаю его с детства. Господин Зубов, вам сегоднявыходить нельзя, вы должны отлежаться. И не вздумайте курить, я все равнопочувствую запах, даже если вы все тут откроете настежь и устроите сквозняк.

* * *

Москва, 1918

В квартире вождя надрывался телефон, при каждом очередномзвонке Ильич вздрагивал и морщился. Лицо его побледнело, нос заострился. Федорвидел, что к боли в сломанной руке прибавился приступ тяжелейшей мигрени.

В прихожей нарастал шум, голоса, шаги. Вошел Луначарский,застыл, глядя сверху вниз на вождя трагическим преданным взглядом.

– Ну, чего уж тут смотреть? – пробормотал Ленин. – Идите,идите, Анатолий Васильевич.

– Врачи прибыли, – тихо сообщил Луначарский, – раздеваются,руки моют, сейчас явятся сюда.

– Кто?

– Профессор Винокуров, Семашко Николай Александрович и ещетам, кажется, Обух, Минц. Доктор Розанов должен подъехать минут через двадцать.

– К черту их. Я устал как собака. Пусть катятся к черту.

Бонч и Луначарский переглянулись.

– Идите, Анатолий Васильевич, – повторил вождь и добавил свымученной улыбкой: – Спасибо, что навестили.

– Владимир Ильич, вы не волнуйтесь, доктора все свои, –сказал Бонч, когда закрылась дверь за Луначарским.

– Уж понятно, не чужие, – Ленин зло прищурился. – Зачем столько?

– Яков решил, чем больше, тем лучше.

– Да, теперь Яков у нас тут главный. Он все решает. Онрешает, а вы единодушно одобряете. Благолепие.

– Ну, зачем вы так, Владимир Ильич? – сконфузился Бонч.

На пороге появился нарком здравоохранения Семашко, за нимтрое незнакомых пожилых мужчин, один в белом халате, с докторским саквояжем.Федор сидел на стуле, рядом с койкой, хотел встать, поздороваться, но вождьтронул его пальцы здоровой правой рукой и быстро, чуть слышно прошептал: