– Смерть. Играю в жмурки со смертью. Доиграюсь.

Речь становилась все невнятней, какие-то слабые, мучительныезвуки вместо слов. Кроме впрыскивания морфия, Федор решился дать таблеткуверонала. Таблетка прыгала на языке, вождь едва сумел проглотить ее. Минутчерез тридцать заснул.

«Как бы не было паралича, правая половина тела отнялась,язык нехороший, и это бормотание», – думал Федор сквозь тяжелую обморочнуюдремоту.

Он прилег на пару минут на застеленную койку НадеждыКонстантиновны и незаметно уснул.

Разбудил его солнечный свет и голос вождя. Было позднееутро. Ильич только что проснулся, бодрый, энергичный. Он сидел на койке,улыбался, требовал срочно умываться, чистить зубы, потом – крепкого кофе исвежих газет.

Вместе с газетами принесли папку документов. Завтрак подалив кабинет, письменный стол застелили салфеткой. Прихлебывая кофе, вождьуглубился в чтение и вдруг вполне веселым голосом спросил:

– Федор, как думаете, сколько я протяну?

– Владимир Ильич, если вы будете соблюдать режим, меньшенервничать, вам станет лучше.

– Ха! Меньше нервничать! Каждый думает только о собственнойшкуре, на общее наше дело всем давно наплевать! Я один должен это дерьморасхлебывать. Помру, они разбегутся, как крысы, или глотки друг другу порвут.

Федор не знал, что сказать на это. Но вождь и не ждал отнего никаких слов. Он выпустил пар и замолчал надолго, отложил газеты, раскрылпапку с машинописными страницами.

Федор осторожно заглянул через плечо. Это был перечень тех,кто уже сидел в тюрьме и кого должны были расстрелять в ближайшие сутки. Бывшиецарские министры Протопопов, Щегловитов, Хвостов. Бывший директор департаментаполиции Белецкий, протоиерей Восторгов и еще десятки людей. Вождь никогда неподписывал такие списки, просматривал и утверждал устно. На этот раз фамилийбыло много, он не стал читать до конца, взял другой список. Там перечислялисьподлежащие немедленному аресту, подозрительные, чуждые, «прикосновенные» кконтрреволюции.

Фамилии стояли в алфавитном порядке, и на первой страницеФедор прочитал: «Данилова Татьяна Михайловна, 1898 г. р., из дворян. Муж –полковник Данилов П. Н., воюет у Деникина».

Зюльт, 2007

Герда медленно прокатила тележку вдоль всех полоксупермаркета и, когда оказалась у кассы, в тележке одиноко лежала пачкашоколадного печенья.

– Герда, дорогая, вы же не покупаете ничего мучного, кромехлеба, вы все печете сама, – сказала кассирша, – и что-то важное вы наверняказабыли.

– А? Да, конечно, забыла. – Герда развернулась и толкнулатележку назад, в глубь торгового зала.

Там, у открытого холодильника, высокий худой старик в дутойсиней куртке и капитанской фуражке внимательно разглядывал стаканчики сйогуртом. Герда бросила свою тележку, подошла, встала рядом. Старик хмуропокосился на нее. Она поймала его взгляд и широко, приветливо улыбнулась.

– Привет, Клаус. Опять оставил дома очки? Не можешьразглядеть дату изготовления?

– Здравствуй, Герда. Я не ношу очков. Я старый моряк, у меняотличное зрение, просто здесь пропечатано нечетко, но меня больше беспокоит недата, а наличие консервантов. В газетах пишут, что консерванты очень вреднаявещь.

Он поставил стаканчик на место, хотел достать другой изглубины холодильника. Пластиковые упаковки посыпались на пол.

– Ай, безобразие, все падает, что теперь мне делать? Ещезаставят платить, а разве я виноват?

– Конечно, ты не виноват, Клаус. Ничего страшного, я тебепомогу.

Герда собрала упаковки с пола, поставила на место, закрылахолодильник.

– Подожди, зачем ты закрываешь? Мне надо что-то съесть назавтрак, – растерянно пробормотал Клаус.

– Ты еще не завтракал? Пойдем! – Герда взяла его под руку.

– Куда?

– Я тоже не завтракала. С удовольствием составлю тебекомпанию.

Возле супермаркета была небольшая кондитерская. Клаус уперсяи никак не хотел войти.

– Тут очень дорого, Герда.

– Ничего. Я угощаю.

– Если ты такая богачка, пожертвуй на музей в старом маяке.

– Конечно, Клаус, обязательно. Маяк – это наше с тобойдетство, это самое древнее строение в городе. Ему лет пятьсот, кажется?

– В этом году будет пятьсот восемьдесят.

– Тем более ужасно, что городские власти махнули на негорукой.

– Это все из-за проклятья, – пробормотал Клаус, – многиеверят, но не хотят признаться.

– Ты имеешь в виду сказку о колдуне, чернокнижнике, которыйжил на нашем острове? Ерунда. Маяк всегда нес только добро. Сколько рыбацкихлодок вернулось домой благодаря его огоньку. До сих пор мне чудится иногда, чтоогонек светит темными ночами, в шторм. Скажи, ведь ты бываешь там часто?

Они сели за столик. Клаус принялся внимательно изучать меню.Казалось, он совсем не слушает Герду. Губы его шевелились, глаза быстро бегалипо строчкам.

– Горячий вишневый штрудель с мятным мороженым, вот что яхочу больше всего на свете, – сказал он и смущенно откашлялся в кулак.

– Отлично, Клаус. Я так и думала.

Герда заказала штрудель, горячий шоколад со взбитымисливками. Для себя – блинчики со смородиновым джемом и кофе.

– Я бываю там почти каждый день, – сообщил Клаустаинственным шепотом, когда отошла официантка, – но я очень рискую, Герда. Тыдаже представить не можешь, как я рискую.

– Могу, Клаус. Старый пирс почти развалился. Я хотела бынавестить маяк, но я не такая смелая, как ты. Боюсь переломать ноги, свалитьсяв ледяную воду.

– Нет, Герда, дело не в том, что пирс развалился. Туда ещекто-то ходит.

– Кто?

– Не знаю. Никогда я с ним не встречался, но следы вижу. Онищет, ищет. Может, это и не человек вовсе, а призрак.

– Да, Клаус, ты прав. Надо поскорее устроить там музей,тогда все призраки разбегутся. Пожалуй, я уговорю Микки тоже пожертвовать наремонт, хотя бы небольшую сумму.

– Было бы неплохо. Господин Данилофф богатый, его показывалипо телевизору. Если удастся сделать ремонт, открыть музей, меня тоже покажут потелевизору.