– Какой же у нас номер? – доктор нахмурила тонкие выщипанныеброви. – Ваше тело привезли недавно, я забыла номер отсека.

– Мое тело?

– Ох, простите, – доктор хлопнула его по плечу и веселорассмеялась, – неприятно звучит. Понимаю. Простите, я оговорилась. Тело вашейсотрудницы. Так какой же номер? Вот дырявая голова! Не взяла ни ключей, нидокументов! Подождите здесь, пожалуйста, всего пару минут. Я быстро.

Зубов ничего не успел ответить. Она выскользнула изахлопнула дверь.

«Странная дама, – подумал Иван Анатольевич, – неужели пойдетназад, в тот кабинет? Это очень уж далеко».

Он спрятал руки в рукава свитера. Постоял немного, потопал,попрыгал. Ноги мерзли. От сверкающего кафельного пола холод поднимался вверх.Иван Анатольевич несколько раз чихнул.

Когда они с доктором шли, он заметил в коридоре, в двухшагах отсюда выход, вероятно, во внутренний двор. Лучше уж подождать на улице,покурить. Там хоть и холодно без куртки, а все равно как-то уютней, чем здесь.

Иван Анатольевич взялся за ледяную ручку двери, дернул,толкнул. Бесполезно. Было заперто наглухо.

– Идиотка! – он стукнул кулаком по двери. – Дура! Надо жетакое придумать!

Дверь была толстая, с обеих сторон слой металла, внутридерево. Стучать, кричать не имело смысла. Иван Анатольевич посмотрел на часы.Оставалось успокоиться и ждать. Доктор Раушнинг вернется с минуты на минуту.

Чтобы согреться, Зубов сначала прыгал, потом сделалнебольшую пробежку из угла в угол, стараясь держаться подальше от каталки и от гроба.Простуда еще не прошла, болело горло, нос был заложен. Прыгать и бегать в такомсостоянии оказалось не очень приятно, тем более в этом помещении было довольнодушно, несмотря на лютый холод, и нестерпимо воняло формалином.

«Главное, не паниковать и двигаться, двигаться. Температураздесь низкая, но плюсовая. Холодильники там, за дверцами, а тут простопрохладно. Ничего страшного. Она сейчас вернется».

Иван Анатольевич огляделся. Единственное, что связывало егосейчас с внешним миром, так сказать, с миром живых, было маленькоевентиляционное отверстие, высоко, под самым потолком. Квадратик, забранныйрешеткой.

– Ой, мороз, мороз, не морозь меня, – тихо пропел Зубов.

Голос у него был сиплый, звучал одиноко и жалко.

– Эй, доктор Раушнинг, я подам на вас в суд! – крикнул он,подняв голову к решетке.

От крика сильно запершило в горле, Иван Анатольевичзакашлялся. Полез в сумку, но вспомнил, что телефона у него так и нет. Онсобирался купить его как раз сегодня, сразу после визита сюда.

Кашель никак не прекращался, в горле сильно першило.Брызнули слезы, и закружилась голова. Ивану Анатольевичу захотелось присестькуда-нибудь, но кроме двух каталок, с трупом и с гробом, никакой мебели небыло.

Взглянув на часы, он обнаружил, что доктор отсутствует ужеминут двадцать, не меньше.

Когда он перестал наконец кашлять, в помещении повислажуткая тишина. А в следующее мгновение погас свет.

* * *

Москва, 1918

Михаил Владимирович редко читал газеты, а после октябрьскогопереворота и вовсе не брал их в руки. О том, что 30 августа какая-то женщинастреляла в Ленина, он узнал от своего сына Андрюши.

Вечером 1 сентября Андрюша шлепнул на стол стопкубольшевистской прессы.

– Папа, читай!

– Что? «Правду» и «Известия»?

– Не хмыкай! Читай!

Михаил Владимирович подчинился.

«Раздалось три выстрела, которыми председатель Советанародных комиссаров был ранен в руку и в спину. Стрелявшая девица-интеллигентказадержана. Тов. В.И. Ленин перевезен в Кремль. По словам врачей, ранение невнушает опасений».

«Берегитесь, господа белые эсеры и белые меньшевики!Берегитесь, господа буржуи! Рабочий класс принимает вызов. Ваших заложников унас достаточно. На ваш мелкий, подлый, единоличный террор рабочий класс ответитмассовым беспощадным террором».

«…Кровь, пролитая правоэсеровскими убийцами, говорит яснымголосом. Пролитой кровью соглашатели спаяли себя с буржуазной контрреволюцией.Все вставайте на последнюю беспощадную борьбу!»

«…Ленин, пораженный двумя выстрелами, с пронзенными легкими,истекающий кровью, отказывается от помощи и идет самостоятельно. На следующееутро, все еще находясь под угрозой смерти, он читает газеты, слушает,расспрашивает, смотрит, желая убедиться в том, что мотор локомотива, мчащегонас к мировой революции, работает нормально».

«От ВЧК. Чрезвычайной комиссией не обнаружен револьвер, изкоего были произведены выстрелы в тов. Ленина. Комиссия просит лиц, коимизвестно что-либо о нахождении револьвера, немедленно сообщить о том комиссии».

Пока Михаил Владимирович читал, Андрюша стоял рядом, грызчернильный карандаш, и губы его посинели.

– Почему она не сумела убить? Почему промахнулась? –пробормотал он.

Михаил Владимирович отнял у него карандаш.

– Вымой рот. Из всех вопросов этот самый легкий.Промахнулась потому, что было темно.

Через день в утренних газетах объявили имя стрелявшей. ФанниКаплан, эсерка.

Госпитальный терапевт Бочаров, старик, бывший анархист,сообщил страшным шепотом, на ухо:

– Она слепая, глухая и совсем сумасшедшая. Она никак немогла.

Вечером в госпиталь за Михаилом Владимировичем явился Федор,бледный, напряженный.

Профессор и Таня очень давно с ним не виделись. Избавив ихот комиссара Шевцова и товарища Евгении, Федор опять пропал. Раз в неделюприезжал пожилой латыш на мотоцикле, привозил кульки с крупой, сухарями,колотым сахаром. На ломаном русском языке передавал коммунистический привет оттоварища Агапкина, больше не говорил ни слова.

Федор похудел, осунулся. Возможно, поэтому он выгляделзначительно моложе своих лет. Кожаная кепка была надвинута низко, до бровей.Из-под козырька сухо, тревожно блестели глаза.

Пока шли по госпитальным коридорам, он не сказал ни слова,только во дворе, у машины, прошептал:

– Пожалуйста, ни о чем не спрашивайте. Я все объясню потом.Мы едем в Кремль.

– Что, нужна моя консультация из-за ранения? Там разве своихврачей мало? – удивился Михаил Владимирович.