– Сиди, будь рядом, не допусти припадка при них, придокторишках.

Последним в кабинет вошел Свердлов.

– Владимир Ильич, что? Как вы? – спросил Семашко.

– Здравствуйте, Николай Александрович. Всем остальным моепочтение. Я, товарищи доктора, чувствую себя архипаршиво и видеть вас совсем нерад.

– Ну-у, Владимир Ильич, рады, не рады, а осмотреть васвсе-таки придется, – сказал шутливым, слегка снисходительным тоном тот, что былв халате, и шагнул к койке.

– А, товарищ Минц. При полном параде. Халат надели, ручкивымыли, – проворчал Ленин.

– Товарищи, у Владимира Ильича два ранения в левую руку, –стал объяснять Бонч, нервно переминаясь с ноги на ногу и ни на кого не глядя, –вот, товарищ Агапкин уже произвел осмотр, оказал первую помощь, шину наложил,так сказать, домашнюю, импровизированную.

Все головы разом повернулись, все взгляды устремились наФедора. Ему хотелось исчезнуть, просочиться сквозь стену и оказаться в своеймаленькой тихой каморке. Минуту длилось молчание, наконец Семашко сухо спросил:

– Ну-с, что скажете, коллега?

– Огнестрельные поражения, – начал Федор каким-то чужим,необыкновенно глубоким и низким голосом, – оба слепые. Одна пуля раздробилалевую плечевую кость. Вторая в правой стороне шеи, чуть выше ключицы.

– Простите, где? – доктор Минц глухо кашлянул.

Остальные молча переглянулись. Семашко едва заметно пожалплечами.

– А вот она, пуля, извольте сами пощупать, – Ленин указал насвою шею, приподнял подбородок и даже слегка повернул голову влево, чтобыщупать было удобней.

Минц присел на край койки. Белые гибкие пальцы заскользилипо шее вождя и остановились над ключицей, там, где был плотный бугорок липомы.

– Совершенно верно, – сказал вождь, – она именно здесь,злодейская пуля.

– Именно здесь? – Минц покраснел, глаза его испуганнозабегали.

– Вас что-то смущает, доктор? – участливо спросил Свердлов.

– Да! Нет… Но позвольте, а где же входное отверстие?

– В спине, – сказал Свердлов, и стекла пенсне ярко блеснули,– стреляли в спину. Подло, из-за угла, в спину.

– Метили прямо в сердце. Ранка как раз под левой лопаткой, –трагически вздохнув, подтвердил Бонч, – я видел. Маленькая такая ранка, кровисовсем нет.

– Вероятно, внутреннее кровоизлияние, – подал голос один издокторов.

– Погодите, Владимир Дмитриевич, но вы сказали, оба раненияв руку, – заметил Семашко.

– Волновался. Напутал. Только одно в руку. Тоже маленькаяранка. Пуля раздробила кость и сидит там, в плече, под кожей.

– Под кожей? В таком случае обе пули следует удалить немешкая, – сказал Минц. – И входное отверстие той, которая в шее, должнорасполагаться несколько иначе, видите ли, траектория полета…

– Траектория полета может измениться, если на пути твердоепрепятствие, например позвоночник, – прозвучал тихий приятный баритон.

Доктор Розанов успел войти незаметно. Он был в белоснежномхалате, дородный, гладкий. Пышные усы расчесаны и слегка подвиты кончикамивверх. Федору пришлось повторить все сначала, персонально для доктора Розанова.Опытный талантливый хирург слушал, низко опустив большую лысую голову, иногдакивал и многозначительно хмыкал.

– Что скажете, Владимир Николаевич? – спросил Свердлов.

– Что тут можно сказать? Чудо! Владимира Ильича спасло чудо,счастливый поворот головы, счастливый ход пули. – Розанов снял круглые очки втонкой золотой оправе. – Отклонись она хотя бы на один миллиметр вправо иливлево, и, страшно подумать, не было бы с нами товарища Ленина.

Врачи испуганно зашептались в углу кабинета.

– Пули следует удалить.

– Удалить немедленно! Может начаться заражение крови.

– Если входное отверстие под левой лопаткой, каким все-такиобразом пуля прошла через грудь, через шею и застряла над правой ключицей?

– Она непременно должна была повредить легкие.

– Если бы только легкие! Как, скажите, она могла из-подлопатки подняться вверх, пройти сквозь шею, не задев сонной артерии, трахеи,пищевода?

– В любом случае обе пули удалить необходимо!

Розанов не участвовал в этом странном консилиуме. Он приселна край койки, стал считать пульс вождя.

– Зачем мучают? Убивали бы сразу, – громко произнес Ленин изакрыл глаза.

– Что вы, Владимир Ильич, дорогой вы наш, бесценный! Какиеужасные слова вы говорите! – воскликнул Бонч со слезой в голосе.

– Пульс 104, хорошего наполнения, температура нормальная, –спокойно объявил Розанов, – не вижу необходимости удалять пули. Владимир Ильич,они вас беспокоят?

– Нет. Нисколько не беспокоят. Совершенно не беспокоят.Наоборот, я к ним уже привык. Сроднился.

– Ну и славно. Товарищи, думаю, всем понятно, что случай унас необычный. Перед нами огнестрельные поражения, чреватые самыми трагическимипоследствиями. Только человек особенный, исключительный, отмеченный судьбойможет пережить такие ранения. Стойкость и мужество Владимира Ильича, егожелезное здоровье помогли ему преодолеть смертельную опасность, выдержатьневыносимую боль. Одним словом, товарищи, чудо. Мы все свидетели чуда.

Розанов говорил выразительно и убежденно. Голос его звучалкрасиво, тембр был мягкий, глубокий, в самый раз для театральной сцены. Врачислушали потупившись, не глядя друг на друга. Потом стало тихо. Тишина длиласьминуты три, и было слышно, как тяжело сопит доктор Минц, как Бонч мнет своипальцы, потрескивает суставами.

Наконец все ушли. Федор выключил верхний свет, накрылнастольную лампу шалью.

– Запри дверь, – донесся до него хриплый сдавленный голос, –запри, никого не пускай, не вздумай звать докторишек. Справишься сам.Справишься!

Удивительно, как Ильич сумел продержаться до ухода врачей.Тело его выгнулось дугой, начались судороги. Припадок был страшней ипродолжительней всех прежних. Федор впервые решился впрыснуть небольшую дозуморфия. По счастью, он приготовил шприц и ампулу заранее, не пришлось выходитьиз кабинета. Там, за дверью, все еще слышны были шаги и голоса.

После припадка правая здоровая рука онемела. Нога тожеонемела. Федор принялся массировать безжизненные правые конечности, вождьбормотал: