день в кубометрах, чтобы отчитаться перед конторой и составить план погрузки в вагоны, а затем ещё и в кубошаку, чтобы отмечать выполнение договора с японцами.

Погрузка в вагоны могла производиться только после того, как стойки будут приняты японским представителем, и он подпишет об этом соответствующий акт. Обычно во время погрузки представитель не присутствовал, он перепроверял принятый лес при перевалке его во Владивостоке на пароход. Приезжал этот представитель раз в две недели.

Первый раз ожидание его принесло Дмитриеву и обоим ребятам немало волнений, но всё оказалось до удивления просто. Представитель — высокий, одетый в какой-то чёрный клеёнчатый плащ с меховым воротником, японец прекрасно говорил по-русски. Он пришёл на склад, осмотрел предъявленные к сдаче штабеля стоек, что-то пробормотал себе под нос по-японски, затем достал из привезённого с собой чемоданчика изящный маленький топорик с клеймом, стукнул им по одной из стоек, и когда на ней появился какой-то иероглиф, передал топорик Борису, стоявшему рядом, сказав:

— Тебе, пожалуйста, проклейми оба эти штабеля. Я пять рублей дам.

Затем он повернулся к Дмитриеву:

— Где акт? Я подпишу, можно грузить.

Борис и Фёдор переклеймили японским топориком все стойки, лежавшие в штабелях, за какой-нибудь час и собрались идти домой. В этот день подвоза из леса не было, но, конечно, артельщики при приёмке стоек присутствовали. Один из них — Замула, подошёл к ребятам и сказал, указывая на сложенный в стороне штабель из бракованных стоек:

— А чего вы смотрите, клеймите и этот. Ладно, мы с Дальлеса за них ничего не получим, так пусть хоть Дальлес с японцев получит.

Борис и Фёдор переглянулись и, недолго думая, заклеймили и весь этот штабель, а в нём было не меньше трёхсот штук стоек. Так как они до этого бракованные стойки не измеряли, то пришлось им одновременно с клеймением их и перемерять.

Придя домой, они рассказали о своей проделке Дмитриеву, тот, в это время усиленно потчевавший японца водкой и жареной свининой с квашеной капустой, поданной им Марьей, только молча кивнул головой. Затем сказал:

— Фёдор, у тебя почерк красивый, там на столе лежит бланк акта, привезённый господином Цукамурой, заполни его, включи в него все сданные стойки.

Слово «все» он подчеркнул.

Ребята поняли. В течение нескольких минут Борис подсчитал объём бракованных стоек и прибавил его к ранее приготовленному по двум прежним штабелям, это количество и было включено в акт.

Ни Борис, ни Фёдор и не догадывались, что их махинация тоже не была внезапной: совет заклеймить бракованный штабель они, хотя и получили от Замулы, но инициатором его был Дмитриев. Ребятам было и невдомёк, что ведь в контору они уже дали сведения о заготовленных стойках без брака, а японцу-то сдали с браком.

Много позже выяснилось, что японец был прекрасно осведомлён о том количестве, которое подлежало сдаче, и добавку за счёт бракованных стоек разрешил сам, заплатив Дмитриеву за них половинную стоимость. Конечно, всё это делалось с ведома, а может быть, и по прямому поручению Шепелева. Это на их языке называлась «коммерция», от неё имели выгоду и Шепелев, и Дмитриев и, по всей вероятности, японец.

Но вернёмся к рабочему дню Бориса.

После окончания работы на складе и подсчёта документов, а с началом погрузки и заполнения железнодорожных накладных, и выписки счетов грузчикам, примерно около 5–6 часов вечера, оба парни освобождались и тут же бежали выполнять свою комсомольскую работу. Один собирал свой оркестр, а другой мчался к уже ожидавшим его пионерам.

Хотя официально сборы отряда проходили один раз в неделю по воскресеньям, работы с пионерами хватало на каждый день: то нужно было помочь им написать газету, то разучить какое-нибудь физкультурное упражнение, которое одно звено решило продемонстрировать на очередном сборе, то разучить какую-нибудь новую песню, то, наконец, пойти к кому-нибудь из родителей и постараться убедить их отпустить свою дочь или сына в пионеры, то провести беседу со старшими пионерами, которых к Новому году собирались принять в комсомол, то… Словом, работы на каждый день находилось много.

Очень много хлопот вызвал вопрос о приобретении галстуков и костюмов. Ведь даже и речи не могло быть о том, чтобы всё это возложить на родителей: стоило об этом только заикнуться, как в половине семей запретили бы детям быть в пионерах. Нужно было всё это каким-то образом приобрести самим. И если бы не помощь секретаря партячейки Емельянова и комсомольской — Хужего, то пионеры Новонежина так бы и не имели ни галстуков, ни формы. Эти двое сумели вытребовать необходимый для галстуков материал в кооперативе, а учителя добровольно и, конечно, бесплатно их сшили. Сельсовет на свои средства приобрёл во Владивостоке ребятам красное знамя, но ни на форму, ни на горн, ни на барабан денег не хватило. Пришлось вожатому — Борису приложить смекалку. Как он вышел из этого положения, мы потом узнаем.

Работа в отряде занимала ещё два часа, а часов в 8 вечера начинались комсомольские дела: собрания, занятия в политкружке, репетиция драмкружка, подготовка стенгазеты, — всё это занимало весь вечер часов до 12 ночи.

В воскресный день обязательно устраивалось что-нибудь или в избе-читальне, или в школе, служившей клубом. С появлением Клавы Семёновой драмкружок заработал с бурной силой, каждую неделю ставилась новая пьеса. Это был не Мольер, как когда-то практиковалось в Шкотове. Теперь в распоряжении молодёжи появилось множество коротеньких, далеко не высококачественных в литературном отношении пьес, но они отвечали тем злободневным вопросам, которые возникали ежедневно. В этих пьесах бичевались попы, кулаки, капиталисты, Чемберлен. Самодеятельные постановки призывали к немедленной всемирной революции и, несмотря на скудость реквизита и несовершенство грима и костюмов, несмотря на плохое знание актёрами своих ролей (спектакли шли часто после двух-трёх репетиций), несмотря на то, что большинство исполнителей с актёрским мастерством было в явных неладах, пьесы эти воспринимались зрителями горячо. Маленький школьный зал всегда был переполнен, и всё действие, и особенно какой-либо трюк или забавная сцена, сопровождались громким хохотом и бурными аплодисментами. На эти спектакли приходила не только молодёжь, но и многие пожилые крестьяне.

Не всем на селе они доставляли удовольствие: были на окраине Новонежина пара домов, в которых жили две ещё не очень старые вдовушки. До образования комсомольской ячейки очень часто вечера свои молодёжь проводила у них, от чего они имели немалую выгоду, продавая самогон и взимая плату за пользование их помещением. После посиделок некоторые пары оставались и ночевать, это приносило дополнительный барыш. Теперь обе женщины терпели сплошные убытки. Правда, и сейчас, после