вечеров в школе, находились любители выпить и провести ночь с податливыми девчатами, но таких было сравнительно мало.

После спектаклей в школе устраивались почти всегда танцы. Как правило, танцевали под оркестр, созданный Фёдором Сердеевым. Принимал участие в этом оркестре и Борис. В школе имелась маленькая старая фисгармония, она-то и служила инструментом для Алёшкина. Федя играл на мандолине, его сестры на балалайках, несколько ребят и девчат на гитарах, — в общем, получался довольно солидный оркестр, музыка которого разносилась далеко по сельским улицам.

Иногда школьное веселье прерывалось появлением в зале заведующего школой Александровича. Он преподавал математику и был очень квалифицированным учителем, но страдал существенным недостатком — запоями, и в эти периоды был не в себе. Появление его в таком виде среди танцующих вызывало всеобщую панику, и все немедленно расходились, а он продолжал бушевать в пустой школе. Обычно его супруга, тоже учительница, преподававшая литературу, мужа в это время домой не пускала, запираясь на все возможные запоры, и места для проявления своего характера, кроме школы, у него не оставалось.

Этот недостаток Александровича давно уже был известен в уездном отделе народного образования. Но найти заведующего для довольно отдалённой сельской школы было непросто, а в период между запоями Александрович со своими обязанностями справлялся неплохо, его и терпели.

Он не играет какой-либо заметной роли в нашем рассказе, жена его тоже, но так как она была сестрой одной из учительниц, близко знакомых с матерью Алёшкина, мы и решили о нём рассказать.

Его жена происходила из многочисленного семейства Михайловых, а её сестра Ирина служила в той же школе, где и Анна Николаевна, и состояла в той же комсомольской ячейке, в которой в своё время состоял и Борис.

Ирина — худая, близорукая, веснушчатая девушка, постоянно носившая пенсне, хотя и была начитана и интеллигентна, всем своим видом так походила на тех классных дам, которых Боря насмотрелся за свою жизнь у бабуси, что при одном взгляде на неё его передёргивало. Он ещё хорошо помнил классных надзирателей; от гимназисток, с которыми часто виделся, знал, что такую же роль в их жизни играли и их классные дамы, и невольно проникся к этим женщинам какой-то необъяснимой неприязнью. Так было и тут, хотя, пожалуй, кроме внешнего сходства, у бедной Ирины ничего общего с классными дамами не было. А его мачеха вдруг, то ли испугавшись чрезмерной влюбчивости своего пасынка (о его победах над шкотовскими девчатами уже стали бродить сплетни по селу), то ли по какой другой причине хотела, как можно скорей, остепенить его, а, следовательно, женить, и наиболее подходящей невестой считала Ирину Михайлову. Та, кажется, против такого родства не возражала так же, как и её родные. Отец Ирины, фельдшер, умер перед революцией, оставив жену с шестью детьми в довольно беспомощном состоянии. Старшую дочь сумели выдать замуж сперва за офицера, а после того, как тот сбежал, за учителя Александровича, следующая, Ирина, была на выданье и пристроить её за сынка учительницы тоже бы неплохо, — так, очевидно, рассуждала мать Ирины, и именно поэтому между семьёй Михайловых и Алёшкиных завязались довольно дружеские отношения.

Кстати сказать, именно через них младшие братья Бориса познакомились с ребятами Пашкевичей, недавно вернувшихся с севера (Пашкевичи находились в близком родстве с Михайловыми).

И вот, стремясь осуществить свои матримониальные намерения, Анна Николаевна при каждом появлении Бориса в Шкотове старалась затащить к себе и Ирину Михайлову. Та, узнав от матери, да догадавшись и сама, была не прочь как следует познакомиться с Борисом, а может быть, и выйти за него замуж. Правда, он был моложе её почти на два года, и в это время, когда шли все эти комбинации, ещё имел неполные 18 лет, но всего через несколько месяцев уже мог жениться.

Обо всех этих поползновениях на его свободу Борис даже и не подозревал, он, конечно, ни о какой женитьбе и не помышлял, он был ещё слишком юн и ветренен для этого. Кстати сказать, и все слухи, которые распространялись про него в Шкотове как об очень распущенном юноше, по существу, не имели под собой никакой почвы и, если он и позволял себе некоторые вольности при обращении с девчатами села, так такие же вольности позволяли почти все парни его возраста.

Тут, скорее, надо сказать, что его активная комсомольская деятельность, постоянное участие во всяких спектаклях, карнавалах, шествиях и т. п., в которых в то время не было недостатка (а он вместе с другими готовил и организовывал их), сослужили ему не очень-то завидную службу среди более взрослых жителей села. Вот кем-то и был пущен слух, что Борька Алёшкин — чуть ли не закоренелый развратник.

Конечно, его мать этим слухам не верила, но всё же, видимо, немного опасалась, как бы за ними не было кое-какой правды. Отсюда и исходило её стремление поскорее Бориса приструнить женитьбой.

Он первое время как-то не обращал внимания на то, что с его приездом почти тотчас же появлялась в доме и Ирина Михайлова, а мать, стоит ему только появиться, сейчас же посылала Люсю к Михайловым за Ириной, якобы необходимой ей по каким-то школьным делам. При появлении Ирины мама старалась оставить их наедине.

Борис уже довольно давно знал Ирину, ведь на курсах учителей она училась вместе с Милой Пашкевич и даже была в том отряде ЧОН, которым довелось командовать Борису, поэтому, оставшись как-то с ней в комнате наедине, он решил выспросить её о Пашкевичах.

— Милка-то Пашкевич? Так это же моя двоюродная сестра, наши мамы сёстры. Они уезжали куда-то на север на заработки, а Милка здесь одна оставалась доучиваться. Теперь вот все вернулись, кажется, так ничего и не заработав. Семья у них большая, а отец — пьяница. Им трудно живётся.

В её словах было не столько сочувствия к несчастью родственников, сколько презрения и сожаления о том, что именно у неё могут быть такие родственники.

Пашкевичи для Бориса были совсем незнакомыми людьми, из всего семейства он знал только Милу. Но ведь членом этой семьи была Катя — девушка, внушавшая ему какое-то особое, может быть, ещё и не совсем им осознанное чувство, и потому такое снисходительно-презрительное упоминание о Пашкевичах его разозлило.

Сама Ирина после этого стала ему ещё более антипатична, и он, со свойственной ему несдержанностью, чуть ли не прямо это ей высказал, вследствие чего она поспешила уйти. Разговор происходил в присутствии Анны Николаевны, и та дала понять сыну, что она недовольна его поведением. Тот