считала, что каким-то образом спровоцировала сексуальный интерес отца, потому что впервые он совершил насилие по отношению к ней после того, как она начала носить бюстгальтер и у нее начались менструации. Он обвинил ее в том, что она хвасталась», и она приняла эту критику в качестве обоснования для продолжения совершения им насильственных половых актов по несколько раз в неделю.

Когда я впервые увидела ее в палате по срочной просьбе сестринского персонала, она казалась маленькой девочкой. У Патрисии были трудности с установлением зрительного контакта, но иногда она поднимала глаза, улыбалась мне; это было неожиданно и привлекательно. Она выглядела как ребенок, которого на скорую руку одела отвлекавшаяся на что-то постороннее мать: девушка носила плохо сидящую и рваную одежду; ее неопрятные черные волосы были убраны в хвост. Она была худощавой, с плоской грудной клеткой и мальчишески-развязной манерой держаться. Ее лицо было очень худым, с глубокими впадинами под глазами.

До встречи со мной Патрисия начала работать с женским клиническим психологом для решения вопросов, связанных с пережитым сю в детстве сексуальным насилием. Эта терапевт покинула отделение закрытого типа после десяти месяцев работы с ней. Кроме оговоренного времени, она давала Патрисии возможность увидеться с ней в случае чрезвычайных ситуаций — из-за того, что девушка несколько раз оказывалась почти без сознания с удавкой, затянутой на шее. После того как удавку снимали, и силы к Патрисии возвращались, она просила о встрече с психологом. Сестринский персонал всегда немедленно обращался к терапевту, даже в ночное время или по выходным. Психолог жила недалеко от больницы и предлагала Патрисии время для обсуждения за пределами назначенных 30‑минутных сессий, которые планово проходили дважды в неделю. Когда я начала проводить регулярный прием Патрисии, я дала ей понять, что не буду предлагать ей экстренные встречи и не стану видеться с ней вне нашей назначенной еженедельной сессии. Я чувствовала, что это необходимо для сохранения строгих границ психотерапевтической работы, а также потому, что встречи два раза в неделю могли способствовать развитию у Патрисии сильного переноса, который, как я чувствовала, мог бы с тать для нее непреодолимым. Я не хотела ни поощрять в Патрисии глубокую зависимость от меня в ущерб развивавшемуся у нее чувству автономии, ни играть роль ангела-хранителя, чему было так трудно сопротивляться. Срочность в получении Патрисией консультаций, по-видимому, была связана как с ее предполагаемой потребностью получать индивидуальную психотерапию, так и с чувствами беспомощности и покинутости, которые испытывали медсестры после ухода предыдущего психолога. На момент нашего знакомства Патрисия находилась в отделении в течение года и семи месяцев, и ее самоповреждающее поведение, несмотря ни на что, усиливалось. Патрисия наносила себе вред регулярно, используя кусочки материи, которые были в комнате (их она отрывала от своей одежды либо постельного белья). Куски материи использовались Патрисией в качестве удавок при попытках задушить себя. Она прятала эти обрывки в своей комнате, хотя иногда могла отдать один из них кому-либо из сотрудников, говоря, что если они не конфискуют его, она им воспользуется. Она сказала, что, надев на шею, всегда ослабляла удавку и никогда не собиралась умирать. Персоналу отделения Патрисия обычно сообщала, что она оборачивала удавку вокруг шеи, будучи неспособной противостоять желанию сделать это.

Несколько раз ее находили в комнате, слабую и бледную, с удавкой, все еще повязанной на шее. В результате самоудушения у Патрисии появлялись на шее кровоподтеки, а вокруг глаз — желтоватые круги гематомного происхождения. Отчасти потому, что она выглядела как беспомощный, избитый ребенок, и мне, и медсестрам было трудно все время помнить, что на самом деле она взрослая женщина. Покушения Патрисии на самоудушение я ее детская манера вести себя вызывали защитный гнев у некоторых из сотрудников, которые чувствовали, что после инцидента она в течение нескольких дней должна находиться под пристальным индивидуальным наблюдением, с тем чтобы предотвратить дальнейшие эксцессы. Другие сотрудники приходили от нее в ярость, поскольку она требовала слишком много времени и внимания именно в тот момент, когда другие, менее демонстративные в своих проявлениях пациенты не получали должного внимания, несмотря на их тяжелые психические заболевания.

Патрисия отчетливо связывала свое нынешнее самоудушающее поведение и эпизоды нанесения себе порезов в прошлом которые начались после первого случая инцеста. Ее заключение в отделении закрытого типа лишило ее возможности резать себя. Нанесение Патрисией порезов себе в области ног символизировало для нее то чувство, что произошло надругательство, а также было попыткой наказать себя и особым способом тайно отметить тот факт, что насилие имело место. Патрисия описала, что резала себя втайне, на тех участках своего тела, которые никто больше не видел, кроме, возможно, отца, который, однако, был слишком возбужден, чтобы внимательно рассматривать свою испуганную дочь и травмы, которые она себе нанесла. Однако в отделении закрытого типа она не могла порезать себя из-за тщательного наблюдения за ней и ограничения доступа к острым предметам. Она решила, что, когда ей захочется порезать себя, она будет стягивать свою шею, например, когда ее будут захлестывать воспоминания о пережитом сексуальном насилии или когда она будет испытывать особое отвращение к себе. Патрисия отметила, что в то время как нанесение себе порезов снимало напряжение, самоудушение блокировало все каналы восприятия и ощущения в целом, что после освобождения от удавки давало огромное чувство избавления от беспокойства и мучений.

Прогресс в терапии

В течение первых трех месяцев терапии точкой фокусировки входе сессий было ощущение Патрисией потери, связанное с уходом предыдущего психолога, а также то, как ей трудно «начинать все заново». Она рассказывала прежнему терапевту о себе то, что раньше не раскрывала никому, и начала доверять ей. Ко мне Патрисия относилась с определенной долей подозрительности и, казалось, что гнев, который она испытывала по поводу того, что ее оставил прежний психолог, был направлен на меня; непосредственно в отношении предыдущего терапевта Патрисия гнева не выражала. Она признала эти агрессивные чувства в мой адрес и сообщила, что, хотя я никогда не смогу заменить ей первого терапевта, она может позволить мне помочь ей понять себя и контролировать ее саморазрушительное поведение. Период траура по предыдущему терапевту был сокращен за счет моего прибытия в отделение, а также в силу беспокойства персонала: сотрудники не хотели, чтобы Патрисия оставалась без поддержки более чем на несколько недель. Кроме того, опасаясь дестабилизировать ее состояние,