решающее значение для выживании Патрисии в детстве, стала вносить путаницу в ее взрослую жизнь и пугать ее. Самоповреждение было выбрано ею как «противоядие», позволявшее почувствовать, что она может вернуться в мир и что ее тело находится под ее контролем.

Отвлечение

Патрисия обнаружила, что планирование и исполнение актов самоповреждения помогало ей отвлечься от эмоциональной боли. Также это помогало ей объединить тело и разум. Фокусируясь на своей физической боли, она чувствовала облегчение от боли душевной и получала подтверждение тому, что ее тело принадлежит ей, что его можно контролировать и манипулировать им с помощью своего сознания и что оно способно испытывать физические ощущения. Время от времени, когда чувства тревоги и подавленности были особенно сильны, Патрисия испытывала соблазн нанести себе повреждение. Она сосредотачивалась на образах акта самоповреждения. Мысли пойти в свою комнату, разорвать какую-либо материю, повязать оторванную полосу ткани себе на шею и постепенно стягивать ее, увеличивая давление, становились навязчивыми. Она говорила, что в периоды сильного беспокойства мало о чем думала, воображая только, как причиняет себе вред. Исполнение этой фантазии приносило душевное облегчение, восстанавливало физическую чувствительность, что позволяло ощутить, что она «нормальная» и настоящая, существующая. Также эти акты самоповреждения приносили огромное чувство облегчения от напряженности, тревоги и депрессии, которые она часто испытывала, особенно когда в ее сознание вторгались образы сексуального насилия. А во время длительного пребывания в одиночестве в отделении закрытого типа эти воспоминания становились особенно угнетающими и пугающими.

Коммуникация

Коммуникативная функция актов самоповреждения Патрисии была очевидна: таким образом она информировала сотрудников о том, что ее нынешние чувства беспокойства и горя угрожают ей. Она также сообщала о пережитой боли, связанной с воспоминаниями об инцесте; используя язык насилия и увечий, она записывала историю своих страданий на своем теле. Сьюзан Бордо так описывает жест протеста, которым является подобное насилие над собой: «В феминистской литературе о женских расстройствах постоянным лейтмотивом звучит то, что патология является воплощенным протестом — бессознательным, незавершенным и контрпродуктивным протестом без какого-либо конкретного языка выражения, голоса или политики действий, но тем не менее протестом» (Bordo, 1993, р. 97).

Самоповреждающие действия Патрисии были отчасти выражением ее гнева на персонал и близких ей людей, которые предали, разочаровали и причинили ей боль. Этот гнев был слишком опасен для того, чтобы выразить его этим людям непосредственно, и вместо этого Патрисия смешала его на себя, найдя тем самым способ косвенно сообщать о своих состояниях и чувствах. Когда она повязывала на шею удавку либо резала себя, она таким образом делала публичное заявление. В прошлом ее отец причинял ей боль втайне от окружающих, не позволяя дать знать кому-либо о происходившем. Посредством же самоповреждения Патрисия раскрывала пережитое ею лично другим людям и демонстрировала, что она была в буквальном смысле поврежденным объектом, нуждающимся в помощи и поддержке. Реакция сестринского персонала на ее самоповреждение давала важную информацию о характере сообщения Патрисии, выраженном в виде нанесения себе травм. Данный аспект будет обсуждаться ниже в разделе «Проблемы контрпереноса».

Самоповреждение как выражение гнева: вытеснение

Самоповреждающее поведение Патрисии выражало гнев, который она таила в адрес своего отца, совершавшего над ней психологическое, физическое и сексуальное насилие, а также в адрес тех членов семьи, которые этого насилия не замечали или не могли защитить от него Патрисию. Значимые фигуры в ее нынешней жизни, которые ее подвели, также вызвали сильное чувство гнева, которое она редко проговаривала. Ее частые попытки самоповреждения отражали, в какой степени она обвиняла себя и какой гнев испытывала к себе зато, что допустила насилие, а также зато, что, по ее мнению, именно она вызвала как сексуальный интерес к себе, так и сами действия сексуального характера. Патрисия согласилась с лицемерными рассуждениями отца, что именно она несет ответственность за это насилие. Патрисия часто обвиняла себя в инцесте, упрекая себя в том, что носила красивую одежду, красивое нижнее белье и пользовалась духами. Она называла себя «грязной шлюхой, проституткой» — именно так отец именовал ее во время совершения насилия. Она рассказала, что эти утверждения внедрились в ее мысли и не давали ей покоя. Преднамеренное самоповреждение последовало, по-видимому, за тривиальными разочарованиями и ожиданием отказов. Патрисия ранила себя в те моменты, когда навязчивые негативные мысли становились интенсивными и преследующими. Это позволяло ей наказывать себя за то, что она «грязная шлюха», и канализировать свой гнев, испытываемый ею по отношению к другим людям, так чтобы ее отец, мать и братья смогли выжить. Попытки самоповреждения сопровождались также разногласиями с персоналом больницы, и это вызывало у Патрисии страх, что ее гнев может навредить людям, на которых она полагалась. В тех случаях, когда она чувствовала, что ее предали и сделали больно, гнев был настолько силен, что она считала необходимым обращать его на себя, на свое тело, которое, по ее мнению, все равно уже осквернено и попрано. Ее самоповреждающее поведение можно рассматривать как проявление защитной реакции — идентификации с агрессором. Чтобы облегчить боль от насилия, Патрисия отождествляла себя с отцом, используя собственное тело как объект, к которому она относилась с презрением и насиловала его так же, как это делал отец.

Применение Патрисией насилия против самой себя не исключало применения насилия против другого человека, как это видно на примере совершенного ею преступления. Вспышка гнева была вызвана тем, что ее парень был агрессивен и предъявлял ей требования сексуального характера. Несмотря на то что Патрисия в основном обращала гнев против самой себя, она ударила ножом сексуального партнера, видимо, вытесняя таким образом ярость, которую она испытывала к своему отцу, а также в контексте своего собственного злоупотребления алкоголем. То, что она нанесла удар, пронзив своего парня ножом, имело явное символическое значение. Это отразило ее глубокие проблемы в сексуальных отношениях, а также то, что его образ сливался для