– Времена меняются, – запальчиво возражаю я. – Настанетспокойная жизнь. Настанет непременно! К тому же во Франции сейчас совсем другоеположение, чем у нас. Франция – мирная страна, война для нее давно окончена.Елена Феррари гораздо лучше умеет смотреть в будущее, чем вы.

Мгновение он смотрит на меня, изумленный моей запальчивостьюи назидательным тоном, затем чуть усмехается.

– Вот это вы напрасно говорите, – возражает он. – Я как разумею смотреть в будущее очень хорошо. И я отчетливо вижу, что в ближайшембудущем мы с вами должны поскорей отсюда уходить. Нельзя дразнить удачу добесконечности! Я получил письмо Алексея, я нашел тетрадь, драгоценности, вас –чего мне еще ждать здесь?

Мое сердце снова начинает давать сбои.

Что он говорит? Он же не может иметь в виду, что…

– О господи! – вдруг тихонько смеется Максим Николаевич. –Я… я намерен позвать вас вместе со мной бежать из Питера, из Совдепии, янамерен просить вас быть со мной всегда, всю жизнь, но я… Ради бога, извинитеменя, но вы… может быть, теперь вы скажете мне, как вас зовут?

– Валентин! – доносится откуда-то издалека встревоженныйголос. – Что с тобой? Очнись, ради бога!

Он легонько шлепает меня по щекам, трясет, и постепенноледяной панцирь вокруг меня начинает таять. Я ощущаю тепло его рук и груди, ккоторой прижата. Потом осознаю, что мы сидим на антикварном диване, нааналогичном кружевном покрывале, и Максвелл прижимает меня к себе.

– Да что происходит? – вопрошает Максвелл с мальчишеской,обиженной интонацией. – Я привык, чтобы при встрече со мной дамы падали вобморок от восторга, а не от страха! Что я такого сделал, что ты норовишь отменя сбежать? Чем я тебя напугал?

У меня кружится голова так, что я определенно теряю способностьразмышлять здраво. Причем толком не скажу, кружится она все еще от страха илиот… тепла, исходящего от этого мужчины, близ которого я отогреваюсь с такимнаслаждением. Во всяком случае, контроль над мыслями и словами я потеряла.

– Лора… – бормочу чуть слышно. – Ты помнишь Лору?

– Кто такая Лора? – вопрошает он с такой всепобеждающейискренностью в голосе, что я могла бы заподозрить Николь в клевете на этогосвятого человека, если бы лично, своими глазами, не видела, как он непорочнойручонкой щиплет Лору за попку.

– Лора – это та русская проститутка, которая позировала тебевместе с Борисом Ковальски и Мартой Эйзесфельд. Так вот Лору убили вчера здесь,в Мулене.

Я понимаю, надо было оставаться последовательной и сказатьне убили , а ты убил . Но в последние мгновение я спохватываюсь и выражаюсьнеопределенно.

Максвелл какое-то время сидит молча, натурально окаменев.Или изумлен до крайности, или делает хорошую мину при плохой игре и лихорадочноищет способ, как выбраться из этой ситуации.

– Ах вот оно что… – произносит он наконец задумчиво. – Ну,на сей счет могу тебя успокоить, я в этом не замешан. Видишь ли, я только часназад прибыл в Мулен, и этому есть как минимум два свидетеля. А вчера я был вПариже. Алиби просто-таки стопроцентное, если учесть, что вчера у меня бралиинтервью в прямом эфире на телевидении. Вообще я целый день был на глазах умножества людей. А у тебя нет на примете какого-нибудь другого подозреваемого?

– С чего ты решил, что я тебя подозреваю? – говорю я соттенком – и немалым, конечно, оттенком! – неловкости. Слишком уж ондогадливый! И мы как-то чрезмерно быстро перешли на «ты». И обнимать меня он неперестает.

– Ну, это же совершенно ясно. Видно невооруженным глазом.Только почему, интересно, я удостоился такой чести? Ты что-то знаешь о наших сЛорой отношениях? И подозреваешь, зачем она могла приехать в Мулен?

– Только не говори, что для того, чтобы встретиться тут стобой! – пытаюсь пошутить я.

– Нет, не для этого. А у тебя есть какие-то предположения насей счет? – спрашивает он осторожно, и я понимаю: он пытается выведать, чтоименно мне вообще известно.

– Думаю, она приехала, чтобы встретиться с Жани.

Он чуть отстраняется и бросает на меня испытующий взгляд:

– Ты уже знаешь о Жани?

– О Жани и… и ее ребенке, – хвастливо заявляю я.

Он молчит. Он ничего не говорит, просто молчит, и этогодостаточно, чтобы я вспомнила: у ребенка бывает как минимум двое родителей.Мать, видимо, все-таки Лора. Отец…

Отец!

– Так как насчет второго подозреваемого? – спрашивает он спрежней насмешливой интонацией, обойдя молчанием вопрос и о ребенке, и о егородителях.

– Я так понимаю, тебя привез сюда Жильбер? – уточняю я.

– Именно так. Но Жильбер тоже не тянет на роль злодея, –качает головой Максвелл, и от этого движения его рука, обнимающая мои плечи,как-то незаметно съезжает мне на грудь. – Прежде всего, потому, что и он вчерацелый день был в Париже. Позавчера – тоже, как минимум с полудня. Практическиневозможно, чтобы он был замешан. Почему ты вообще решила, что это могсовершить Жильбер?

Нормально!.. Он не задал мне вполне естественного вопроса:«Почему ты вообще решила, что это мог совершить я?» Мои обвинения в свой адресон воспринял как нечто вполне естественное. Обидное, но естественное!

– Почему я заподозрила Жильбера? Да очень просто!

Рассказываю об автомобиле на обочине дороге, о загорелойнеподвижной ножке, потом – о сцене в саду Гийома, о граблях и туфельке.

– Понятно… – медленно произносит Максвелл послепродолжительного молчания. – Теперь мне многое понятно!

– Например, что?

– Например, как ты догадалась, что убита именно Лора.Поразительная штука – эта ваша женская наблюдательность! А еще понятно, кто изачем звонил Жильберу на его портабль сегодня утром, когда мы только выезжалииз Парижа, и почему он гнал как безумный, а также то, куда он исчез, едва мыприбыли в Мулен.

– Ну и кто ему звонил? Зачем? И почему?

– Наверняка ты уже нашла ответы на эти вопросы, – говоритМаксвелл с холодком, и даже тело его, кажется, становится менее теплым. А можетбыть, это я уже перестала коченеть? – Давай договоримся: ты расскажешь, к какимвыводам пришла, а я потом тебя поправлю, если ты где-то ошибешься.

– Ты это серьезно? – спрашиваю недоверчиво.