– Уверяю тебя! – заявляет Максвелл. – Я всегда имел самоевысокое мнение о женской логике. И криминальные романы, которые принадлежатперу женщин, нравятся мне гораздо больше, чем те, которые написаны мужчинами.Мои любимые авторы – Агата Кристи и Мэри Хиггинс Кларк. Очень может быть, чтосо временем я крепко полюблю книги Алены Дмитриефф. Но пока ознакомь менявсе-таки со своими выводами!

«Ты этого хотел, Жорж Данден!» – угрюмо думаю я про себя, апотом выпаливаю с отчаянной решимостью:

– Думаю, твоя натурщица Лора забеременела от тебя. Но абортделать не стала, потому что надеялась, что ты женишься на ней. Однако ей неудалось тебя поймать. Но и ребенка она уже не хотела. И тут твой приятельЖильбер рассказал, что его любовница мечтает иметь ребенка, но не в силахродить. Ты свел Жильбера с Лорой. Думаю, Жани не знала, чей ей досталсяребенок, знала только, что его мать – русская. И все устроилось к общемуудовольствию: Филипп обрел нежную мамочку, Лора получила деньги. Но вы не учли,что у нее могут возникнуть какие-то чувства к покинутому сыну. И вот онаявилась в Мулен, чтобы вернуть его. Если ты говоришь, что не замешан вубийстве, что у Жильбера тоже алиби, – значит, Лору убила все-таки Жани. Онасделала это и постаралась обеспечить алиби и себе. Но слишком поздно заметила,что потеряла в саду туфельку Лоры. И утром, уже находясь на безопасномрасстоянии от Мулена, позвонила Жильберу, призналась ему и попросила уничтожитьулику, которая может ее очень серьезно подвести. Жильбер не мог отказать своейподруге, примчался в Мулен сломя голову и первым делом бросился обшаривать садЖани. Ему повезло. Теперь нет ни одной улики, которая указывала бы на нее. Иесли она позаботилась уничтожить все свои отпечатки в машине Лоры, то, можетбыть, к ней не приведет ни один след. Ну, конечно, если никто не видел ее вовремя ее ночных разъездов, никто не заметил, как Лора пришла к ней в дом, никтоне начнет копать слишком глубоко и не обнаружит, что родила Филиппа вовсе не таженщина, которая зовется его матерью.

– Ну, ты меня обижаешь, – говорит Максвелл и зачем-топроводит пальцем по моему уху, обрисовывая изгиб раковинки.

Меня немедленно начинает бить дрожь. Отстраняюсь, чтобы онэтого не почувствовал, но он прижимает меня чуть крепче.

– Извини, пожалуйста… – бормочу, слабо соображая, что именноизрекаю.

– За что ты извиняешься? – шепчет он мне в ухо, и я накраткий миг теряю сознание.

– Ну, ты же говорил, что я тебя хо…

Стоп! Я чуть не выдала свои самые темные мыслишки!

– В смысле, ты говорил, что я тебя обижаю…

– Конечно! Ты считаешь, что я бросил бы своего ребенка напроизвол судьбы? Отдал в чужие руки? Нет, я не спал с Лорой. Терпеть не могулесбиянок и даже бисексуалок, у меня к ним просто патологическое отвращение –как, впрочем, и к мужчинам подобного толка. Другое дело, что я не могу не бытьгалантным с женщиной – какой бы низкопробной шлюхой она ни считалась. Частенькодамы воспринимают мою галантность как поощрение к дальнейшим отношениям, но –их ждет жестокое разочарование!

Он на миг умолкает, чтобы перевести дух, а я собираю остаткисил и гордости – и отстраняюсь от него. Чтобы, не дай бог, не решил, что япринадлежу к числу таких же легковерных дурочек.

Какие еще «дальнейшие отношения» могут быть между нами? Унас чисто деловой разговор. Ну, дышит он мне в ухо… Так, видать, привычка унего такая. Да и меня дрожь бьет исключительно потому, что я боюсь щекотки.

– Филипп – не мой сын, – продолжает Максвелл, задумчивопроводя кончиками пальцев по моей руке. Я знаю, некоторые люди даже при деловомразговоре не могут удержаться от лишних движений. Я тоже зачем-то поворачиваюськ нему и легонько касаюсь его щеки. Но это просто так, совершенно незначащийжест. – Другое дело, что да – я принимал участие в устройстве его судьбы.Собственно, он и назван Филиппом именно потому, что Жани хотела как-то выразитьмне свою благодарность. Меня ведь зовут Лотер-Филипп-Максвелл. Сочетание дикое,да и Лотер-Филипп звучит слишком помпезно. Поэтому дома меня звали Максвеллом –благодаря бабушке-англичанке. Но Филипп – вообще родовое имя Ле-Труа. Так звалиодного моего очень далекого предка, незаконного сына графа Лотера Ле-Труа деМоре, который был казнен республиканцами в 1790 году. Матерью моего предка быладочь садовника. Ее тоже казнили – за связь с аристо. Спасся только Филипп. Онвырос у старого слуги своего отца, потом женился на богатой вдове-буржуазке. Тоесть наш род не вполне аристократический, но все же старинный, и какие-то своипринципы о том, как надо воспитывать незаконных детей, мы соблюдаем. Это вовсене значит, что у меня есть незаконные дети! – уточняет он, заглядывая мне вглаза. – Веришь?

Я киваю.

– А почему ты принимал участие в судьбе Филиппа?

– Потому что его отец – мой приятель. Нет, не так. Тут оченьсложная цепочка отношений. Жильбер – корсиканец…

– Да, я знаю, мне говорила Клоди.

– Клоди?

– Ну да, та дама в длинном платье, которую ты мог видетьсегодня рядом с Жильбером.

– Ах вот это кто! – усмехается Максвелл. – Ну, ну,рассказывай. Что тебе еще говорила Клоди?

– Ну, что Жани тоже корсиканка и они с Жильбером, судя повсему, любовники.

– Ну и дура эта твоя Клоди, – вдруг сердито говоритМаксвелл. – Любовники! Скажет тоже! Жани – сестра одного человека, чье имясейчас на слуху по всей Франции. Его зовут, вернее, звали Жан-Ги Сиз.

– А, который покончил с собой в тюрьме! – вспоминаю я.

Максвелл кивает.

– Таинственная история. Совершенно непонятно, почему он этосделал. Видишь ли, у них, у корсиканцев, существует очень строгая дисциплина вих «семье» – то есть в боевой группе. Они дают очень серьезные клятвы, для нихслово чести значит куда больше, чем для любого другого человека.

Мгновенно вспоминаю рассказ Мериме «Маттео Фальконе».Пожалуй, это все, что я знаю о кодексе чести корсиканцев. Но если он и по сейдень такой, как у этого Маттео, убившего своего сына за то, что тот выдалкарабинерам разбойника Санпьеро, которому был дан приют в доме Фальконе, – тоэто просто туши свет!

– В принципе, если «семья» считает, что жизнь какого-то еечлена становится опасна для общего дела, ему могут прислать нечто вроде «чернойметки», коллективного приговора, – и это будет означать, что он обязансовершить самоубийство…

Так вот почему Иан Колона уверял, что не имеет отношения ксамоубийству Сиза! Он ему никакой «метки», видать, не посылал.