В этом свертке – наши фамильные мансуровские сокровища.Некоторое количество драгоценностей, не бог весть что, конечно, а все же хватитна безбедную жизнь лет этак в течение пяти. Если быть поскромней, то все десятьможно протянуть. Отец был очень богат и беспрестанно дарил нашей с Аськойматери великолепные бриллианты и прочие драгоценности. Отец наш был графНиколай Мансуров. Он был женат, но в браке у него не было детей. Беда в том,что вскоре после свадьбы его жена, страстная наездница, упала с лошади исломала спину. Почти двадцать лет она провела прикованная к постели, и все этовремя отец старался как мог поддерживать ее. Разумеется, он не решился еебросить, хотя всю радость его жизни составляла наша мать, ну и мы, их дети. Онусыновил меня и удочерил Аську, дал нам свою фамилию.

Борисоглебский – сын его законной жены от первого брака.Родной отец его давно умер, Алешка носил его фамилию, но звал папой графаМансурова. Меня Алешка считал младшим братом, однако Аську… – Максим Николаевичпечально вздохнул, – Аську он никогда сестрой не считал, называл ее с самыхранних лет только «моя невеста» и всегда знал, что женится на ней. Так оно вконце концов и получилось. Кстати, раньше, до свадьбы, это была его квартира,Алешкина, а потом он переехал к Асе, в наш домик на Сергиевскую, ну а яобосновался здесь.

В молодости отец много путешествовал. Он очень любилФранцию, там у него были близкие друзья. Особенно дружен он был с графомАрманом де Буагеллан де Сен-Фаржо. К несчастью, друзья поссорились из-закакой-то безделицы. Арман вызвал своего русского приятеля на дуэль. Отец клялся,что намерен был стрелять поверх головы своего приятеля – только чтобы попугатьего. Однако, видимо, пистолет был плохо пристрелян. Отец ранил Армана в голову,и тот умер через несколько минут у него на руках, уверяя, что прощает его, изавещав ему на прощание свой дневник. Этот дневник отец считал самым большимсвоим сокровищем, но не показывал его нам, потому что слишком больно ему быловспоминать о смерти Армана. Кое-что знал только Алексей, которого отец оченьлюбил и которому всецело доверял. От него я и услышал, что в тетради велизаписи несколько поколений хозяев замка Сен-Фаржо. С этим замком связанаистория таинственного исчезновения одной из знаменитых картин Давида, котораяназывается «Смерть Лепелетье».

– У Давида есть картина «Смерть Марата», – говорю янедоумевающе. – Какой Лепелетье?

– Так звали одного из членов Конвента, графа, аристократа,который голосовал за смерть короля и поплатился за это, – поясняет Максим. –Его родственники не могли простить Лепелетье и пытались уничтожить всякуюпамять о его предательстве. Даже картину спрятали. Да так, что никто не мог ееотыскать. Я думаю, что в дневнике Армана указан некий след, который можетпривести к пропавшему сокровищу. Отец всю жизнь мечтал, как поедет со всеминами во Францию, отыщет картину и передаст ее, скажем, в Лувр. Он был страстнымколлекционером, у него раньше (теперь-то все пропало, конечно!) было дома многокартин, но почему-то тематически связанных со смертью. Уж не знаю, откудавзялось у отца такое мрачное пристрастие, он был вообще-то очень веселымчеловеком, жизнелюбом. Честно говоря, мы не были с ним особенно близки, я ведь,что называется, маменькин сынок, а его дичился и сильно ревновал к Алешке.Только незадолго до смерти папы мы сошлись и сдружились. Сказать правду, всеэти давние французские дела меня очень мало интересовали. Конечно, я рад, чтосегодня мы нашли тетрадь, однако куда больше доволен тем, что отыскались маминыбриллианты. Надеюсь, не покажусь вам меркантильным и избыточно расчетливым,если сознаюсь: не было бы их, я даже не стал бы искать дневник Сен-Фаржо. Темболее что по-немецки и по-английски говорю свободно, а вот французского незнаю, отчего-то никак не дается мне этот язык. А вы как?

– Что? – глупо спрашиваю я.

– Ну, вы в ладах с французским? – настойчиво смотрит на меняМаксим Николаевич.

– Не особенно, – виновато бормочу я. – Латынь, немецкий,итальянский…

– Латынь я тоже знаю, – с мальчишеской, хвастливойинтонацией говорит Максим Николаевич. – Я просто забыл об этом упомянуть.Ладно, что-нибудь придумаем насчет французского. Алексей слишком много пишет обэтой тетради – значит, мы ее рано или поздно прочтем. Будем считать это своимдолгом, да?

Мое сердце пропускает удар. Глупо, конечно. Стоит лиобращать внимание на случайные обмолвки! Он сказал «мы» совершенно нечаянно.Без всякого смысла! Не вкладывая в это коротенькое словцо того судьбоносногозначения, которое готова придать ему я.

– Дело в том, что я и вовсе забыл бы о дневниках Сен-Фаржо,– продолжает Максим Николаевич, – когда бы не напомнила мне о них некая дама.Та самая, которая появилась в моей квартире почти одновременно с вами. Она былаподругой моей сестры. Ася… Ася долгое время находилась под очень сильным еевлиянием, ввела ее в наш дом. Моя сестра была простодушна до крайности, она ипонятия не имела, почему так привлекает эту самую Елену Феррари, эту О.Г. Еенастоящее имя, если мне не изменяет память, Ольга Голубовская. А впрочем, несуть важно. Так вот, пристрастия у этой Феррари-Голубовской были самыепротивоестественные. А еще в нашем доме ее привлекал дневник Сен-Фаржо, окотором она слышала от Аси. И все-таки моя сестра притягивала ее сильнее. Ох,как же ненавидела эта девица Алексея Борисоглебского! Когда она поняла, что Асяникогда не покинет мужа, не ответит на ее страсть, то исчезла бесследно. Ядумаю, что она и в революцию-то подалась по той же причине, по которойвлюбленные неудачницы бросаются в омут. От отчаяния, от неразделенной любви. Нуи от жажды мести. Мстить она, как я понимаю, решила им обоим – и Асе, иАлексею. Я точно не знаю, как так вышло, что ей удалось подобраться к темлюдям, которые составляли окружение Борисоглебского. Он упоминает в своемписьме о каком-то неверном решении, но нам никогда не разгадать, что стоит заего словами. Эту тайну он унес в могилу, однако главное понятно: О.Г. сталапричиной гибели его, а также и других людей. Возможно, именно она подала Асенадежду на освобождение мужа, как раньше добилась его ареста. А потом во что быто ни стало решила завладеть дневником Сен-Фаржо. Уж не знаю, что она надеетсятам вычитать и зачем ей так нужна исчезнувшая картина Давида…

– Как зачем? – всплескиваю я руками. – Да вы представляете,какова теперь цена этого полотна? Если в дневнике действительно указан путь кнему… Человек, который отыщет неизвестную картину Давида, во-первых,прославится на весь мир, а во-вторых, станет несметно богат.

– Ох, боже мой! – пренебрежительно машет рукой МаксимНиколаевич. – Есть кому в наше время возиться с полотном Давида! Пусть даже инеизвестным!