– Можно отказаться, конечно, – продолжает Максвелл, – нотогда или «семья» тебя рано или поздно достанет, или ты просто потеряешь средикорсиканцев право на звание человека. Может быть, эти нравы кому-то покажутсядикими. Но они существуют, с ними надо считаться. Так вот, Жану-Ги Сизу никтоникакой «черной метки» не посылал. В этом публично клянется сам Иан Колона, аон человек серьезный. Более чем! Но вернемся к Жани. Итак, она сестра Жана-ГиСиза. А Жильбер – его побратим. То есть она все равно что сестра Жильбера,понимаешь? Между ними не могло быть никаких других отношений, кроме дружеских.Он-то и свел ее в свое время со своим соседом Гийомом Феранде. И вообще, какмог, присматривал за ней. Однако у Жильбера был еще один побратим. Он некорсиканец и даже не француз. История их знакомства… ну, это неинтересно.

Истинная правда. Мне вообще все это уже не слишкоминтересно. И я совершенно не понимаю, почему Максвелл так увлекся рассказом,что даже перестал меня гладить по руке. И по другим местам – тоже перестал.Поэтому я мычу какое-то неопределенное «М-м-да…», после чего Максвелл все жепродолжает рассказывать:

– Короче говоря, этот парень год назад был во Франции ислучайно познакомился с Лорой в моей мастерской. Я как раз заканчивал однукартину… Ты, видимо, знаешь, о чем речь. Наверняка Николь рассказала тебе о«Сафо и Фаоне». У Лоры и этого парня завязались романтические отношения. Лоразабеременела, но аборт делать не стала. И напрасно. Тот человек связан оченьсерьезными обязательствами, жениться он не может и не хочет. Родился ребенок.Поскольку Жильбер – побратим этого человека, а я чувствовал себя ответственнымза Лору, ведь они познакомились у меня, мы взяли на себя устройство судьбымалыша. Я заплатил Лоре хорошую сумму, но она, по-видимому, осталасьнедовольна. Я не верю, что в ней взыграли какие-то материнские чувства. Скорейвсего, ей захотелось еще денег, и она явилась шантажировать Жани. Ко мненапрямую сунуться побоялась, знала, что я пошлю ее подальше, ну а если бы денегпопросили Жани и Жильбер, я бы им не отказал.

– Почему?

– Потому что мы друзья с Жильбером. Очень давние друзья. Ктому же у нас совместные деловые интересы, которыми мы оба дорожим. Он хоть икорсиканец, но крепко связан с цыганами, а именно они – крупные поставщикитовара на блошиные рынки. Ну, а Жани – все равно что сестра Жильбера, поэтому яи не мог бы отказать им в просьбе.

– Наверное, Лора крепко достала Жани, если та ее убила, –бормочу я, постепенно отвлекаясь от своих разнузданных сексуальных фантазий иобращаясь за спасением к логическому мышлению. Нет, в самом деле, столькооткрытий, что тут уж как бы не до секса!

– Думаю, ты правильно угадала, что именно она звонилаЖильберу и просила его отыскать туфлю. Слава богу, что он – такое верноесердце. Да и знаешь, честно признаюсь: даже если Лору убила Жани, я ее понимаю.Она защищала себя и ребенка.

В этом мнении мы вполне совпадаем.

Ну что? Ответы на все вопросы получены, наша логикапритихла, расследование вроде бы закончено. Нам больше не о чем разговаривать?Он сейчас встанет и уйдет?

Ой, нет. Я не хочу, чтобы он уходил!

О чем бы его еще спросить? Не он ли запер меня в погребе?Нет, не он, если вчера был в Париже, это и ежу понятно. А, знаю! Знаю, о чемспросить!

– Скажи, а что ты делал в сарае?

У него очень натурально отпадает челюсть:

– В каком сарае?

Вот артист! Врет и не краснеет! Да можно ли вообще веритьхоть одному его слову?!

– В сарае Брюнов. Что ты там искал?

– А ты откуда знаешь?

– Я тебя в окошко видела.

– В какое еще окошко? На ту сторону выходит глухая стенадома.

– Не совсем глухая. Одно окно все же есть – ванной комнаты.

– Но там никого не было, в том окне! Я бы увидел тебя, еслибы ты высунулась. Ч-черт…

– Вот ты и попался! – хохочу я. – Я из окошка и невысовывалась. Я увидела твое отражение в стекле.

– Слушай, все как в настоящем криминальном романе! – говоритМаксвелл восхищенно. – Небось твоей Алене Дмитриефф такого не выдумать, а? Я-тобыл уверен, что проскользнул совершенно незаметно. Жильбер уверил меня, что вдоме никого нет.

– Так зачем ты лазил в сарай?

– Я хотел осмотреть остов кареты, – сообщает Максвелл ссамым невинным видом.

На какое-то мгновение мне кажется, что у него элементарноедет крыша. В карете едет! Потом я вспоминаю кучу железяк, стоящих в сарае. Да,в самом деле, это остов кареты. Ну и зачем Максвелл его осматривал?

– А, ну, понятно. Тебя, кажется, называют «Королемстарьевщиков»? Решил прицениться – или примеривался, как ее выкатить половчееда понезаметнее?

– Не без того! – хихикает Максвелл. – Видишь ли, япредполагал, что эта карета раньше принадлежала графам Сен-Фаржо и составлялачасть имущества замка.

Сен-Фаржо… Что-то я слышала недавно о замке Сен-Фаржо…

– Сен-Фаржо? Не за попытку ли взрыва этого замка попал втюрьму Жан-Ги Сиз? – вспоминаю я.

– Ого! Откуда ты знаешь? А впрочем, после самоубийстваЖана-Ги Сиза о взрыве беспрестанно говорят с экранов телевизоров. Кстати,совершенно непонятная акция. «Корсика Нацьоне» не взяла на себя ответственностьза нее, потому что не участвовала в ней. Значит, затея была самого Сиза. Ничемвообще не мотивированная! Я могу только предположить, что он искал то же, что ия, и малость свихнулся на этой почве.

– А ты что ищешь?

– Я ищу картину Давида «Смерть Лепелетье», – отвечаетМаксвелл, и лицо его мрачнеет.

– «Смерть Марата», ты имеешь в виду? – поправляю я.

– Да нет, не Марата. Луи-Мишель Лепелетье граф де Фор деСен-Фаржо – один из тех аристо, кто предал свое сословие. Он был членомКонвента во время революции, голосовал за казнь короля и был за это убит некимПари. Давид запечатлел эту смерть – ведь он и сам был председателем Конвента,сам голосовал за казнь монарха. Однако семья Лепелетье стыдилась своегоотпрыска-отщепенца и задалась целью уничтожить картину, запечатлевшую позор ихрода. Давид, как мог, спасал свое детище. Было судебное разбирательство. Лепелетьезапретили уничтожить картину, она должна была храниться на территории замка.Однако картина исчезла.

– И почему ты ищешь ее в Мулене? Где Сен-Фаржо, а где Мулен?