– Нужны именно вы. Ильич ранен тяжело, положение серьезное,– мрачно отчеканил Агапкин и добавил чуть слышно по-немецки: – Простите меня.Другого выхода не было. Я видел списки.

– Какие списки? Федя, о чем ты? – шепотом спросил МихаилВладимирович.

Но Агапкин ничего не ответил, хмуро кивнул на кожаную спинушофера и молчал весь остаток пути.

– Чем так пахнет? – спросил Михаил Владимирович, когдапроехали Александровский сад. – Здесь что, мясо коптят?

– Не знаю. Молчите, прошу вас.

Автомобиль притормозил у Троицких ворот. В слабом светегазового фонаря часовой долго разглядывал документы. Он был латыш, плохоговорил по-русски.

Председатель Совета народных комиссаров жил в бывшем зданииСената, на третьем этаже. Пока поднимались по лестнице, Михаил Владимировичвдруг вспомнил газетную сводку, где сообщалось, что тяжело раненный вождьотказался от помощи и до квартиры шел самостоятельно.

В прихожей их встретила неопрятная старуха. Седые жидкиепряди выбились из-под гребенки. Вязаная кофта, темная бесформенная юбка виселина ней мешком.

Она мрачно представилась:

– Крупская.

Пожала руку. Кисть у нее была пухлая, влажная, рука заметнодрожала. Вглядевшись в отечное мятое лицо, Михаил Владимирович понял, что нетак уж она и стара. Ей не больше пятидесяти, но у нее базедова болезнь втяжелой форме. Отеки, одышка, сильное пучеглазие, потливость.

– Владимир Ильич ждет вас.

Втроем они вошли в чистую, аскетически скромную комнату,которая служила и спальней, и кабинетом. Окно выходило на Арсенал. У окна стоялписьменный стол, на нем чернильный прибор, лампа со стеклянным зеленымабажуром, бумаги, пустой стакан на блюдечке.

На узкой койке полулежал маленький человек с большой круглойголовой.

– Профессор Свешников Михаил Владимирович! – воскликнул онкартаво, бодро и радостно. – Здравствуйте, мое почтение. Федор, что ты застыл вдверях? Иди, побудь с Надеждой Константиновной, видишь, она себя неважночувствует. А мы тут с профессором посекретничаем. Садитесь, батенька, в ногахправды нет.

Михаил Владимирович сдержанно поклонился, шагнул к койке,пожал протянутую руку, стараясь не думать, что, возможно, именно этакороткопалая рука меньше двух месяцев назад подписала приказ о расстрелецарской семьи.

«Нет. Слухи, слухи. Если бы говорили только о государе, ещеможно было бы поверить, но жену, детей, чудесных трогательных девочек,больного, обреченного мальчика… Зачем?»

Окно было приоткрыто, и странный, жирный запах гари все недавал Михаилу Владимировичу покоя. Впрочем, перед ним был раненый, он нуждалсяв медицинской помощи. Казалось немного странным, что рядом нет ни сиделки, нифельдшера. Левая рука в гипсе. Бинт на шее намотан кое-как.

«Для осмотра надо хотя бы вымыть руки, халата нет,инструментов никаких, только мой стетоскоп. Или здесь должны дать всенеобходимое? Где Федор? Почему он ничего не объяснил?»

– Коллеги ваши, Пироговское общество, бастовать надумали.Изволите ли видеть, недовольны господа доктора нашей властью. А вы, если неошибаюсь, забастовку не поддержали?

– Кто-то должен лечить больных. Правда, лечить стало нечем.Коек не хватает. Бинтов нет, лекарств нет. Дистрофия. Тиф, – быстро проговорилМихаил Владимирович и встретил холодный внимательный взгляд.

«Зачем я это ему рассказываю? Разве он сам не знает, что вовсей стране голод и тиф? Федор шептал мне, пока шли по лестнице, чтобы никакихразговоров о политике, ни жалоб, ни просьб, слишком опасно. Списки. Что засписки? Странно, как он хорошо держится. При таких ранениях ему должно бытьбольно, нужны большие дозы морфия, а от него человек дуреет, становится сонным,вялым. Почему его сразу не отвезли в больницу? Почему забинтовали так небрежно?»

– Вы как врач должны знать, сколько крови и грязисопровождает рождение ребенка. А у нас рождается новый мир, – произнес вождь слегким раздражением в голосе.

– При рождении ребенка необходима безукоризненная чистотарук. Вы хотите, чтобы я осмотрел раны?

– Раны? Пустяки. Драка. Что делать? Каждый действует, какумеет. Голова у меня болит. Очень болит голова. И, знаете ли, бессонницазамучила. Давно, еще в Швейцарии, я обратился к одному медицинскому светиле поповоду болезни желудка, а он сказал, что это мозг.

Последние слова Ленин произнес по-французски: «C’ect lecerveau». И похлопал себя по блестящему, как будто лакированному, черепу.

Подробно, грамотно вождь стал излагать историю своихнедугов, визитов к врачам швейцарским, немецким, английским. Он изумительноточно живописал симптомы. Он помнил названия всех лекарств, которые емупрописывали, произносил их по-латыни. Михаил Владимирович подумал, что передним идеальный пациент. Аккуратный, исполнительный педант, очень серьезно иответственно относящийся к своему здоровью.

– А в Лондоне случился такой анекдот. – Вождь вдругоскалился и начал трястись в странном, беззвучном смехе. – Я покрылся сыпью,весьма неприятной, по всему телу. Надо было сразу к врачу, но английские врачи– дорогое удовольствие. За короткий визит берут гинею. Товарищ Крупская решиласэкономить. Раздобыла медицинский справочник, поставила мне диагноз: стригущийлишай и намазала меня йодом с ног до головы. Я, знаете ли, чуть не помер, покаехали из Лондона в Женеву. Потом оказалось – никакой не лишай. Воспалениекончиков нервов, грудных и спинных. Вот с тех пор я зарекся лечиться убольшевиков. Большевики умеют выступать на митингах и делать революцию, алечить не могут, ни черта не могут. Разве что пулевые ранения, – он ткнулпальцем в свою забинтованную шею и опять засмеялся, на этот раз смех большепоходил на рыдания, на истерику. Лицо налилось кровью, оскал стал мучительным,страшным. Он весь затрясся, задергался.

«Нет ли тут эпилепсии? – подумал Михаил Владимирович. –Впрочем, не похоже. Истерическая психопатия, вот что!»

Он взял руку вождя, посчитал пульс, проверил зрачки,заметил, что радужка странного цвета, красноватая, с желтым отливом, как улемура.

– Успокойтесь. Нельзя так нервничать. Вы слышите меня?

Ленин услышал. Он успокоился. Да, он был идеальнымпациентом. Послушно закрывал глаза и искал пальцем кончик носа, задерживалдыхание, дышал глубоко. Открыл рот, сказал «А-а!», показал горло и толстый, вбелом налете, язык.

«Несварение. Слабая печень. Хронические запоры», –машинально отметил про себя профессор и продолжил осмотр.

Вождь свободно двигал челюстью и легко вертел головой, неморщась от боли в раненой шее. Он вытянул здоровую правую руку вперед, пальцымелко дрожали.