— Не надо никакой полиции, — трещит, будто я не слышу. Овца. Если я пьян, это еще не значит, что я глухой.

— Да он псих какой-то, Вероника Николаевна. Заходите внутрь. Мы сами разберемся.

— Слышь, ты… — с трудом языком ворочаю. Шатаясь, встаю на ноги и пытаюсь подняться по ступеням.

— Пропустите его, — Светлакова смотрит на меня взглядом своим стервозным. Что, жалко тебе такое дерьмо, как я? Сочувствие свое проявляешь? Да пошла ты…

— Пропустите, я сказала.

Подхватывает меня под руку и ведет в бар своего папашика. Раньше меня и так пропускали. Меня, Чачу, Оскара и Костяна моего. Дружищу моего. Братишку…

— Эй? — чьи-то руки обхватывают меня за лицо.

— Че те надо? — отталкиваю Светалкову в сторону и плетусь куда-то… по идее к бару, но что-то с трудом ориентироваться получается.

Что вообще с этим местом не так? И почему все так кружится?

— Э-э-эй. Где тут бар? — кричу, вращаясь на месте с раскиданными руками.

— Пошли, — Опять Светлакова. Обнимает меня, будто я сам идти не в состоянии и тащит куда-то.

— Мы в бар? — кричу ей на ухо. Смотрит недовольно и губы свои краснющие поджимает. Красивая. Но стерва. А может и хорошо, что стерва. Стервам проще живется. Стервам никто не нужен. У стерв есть они сами, а большего для счастья и не надо.

— Так, да? Я прав? — вновь кричу ей на ухо. — Или не прав?

— О чем ты? — смотрит едва ли не отвращением, толкает меня на что-то мягкое и приказывает сидеть на месте, пока она не вернется.

— Это… а это не бар, — оглядываюсь по сторонам. Все кружится, прыгает перед глазами, размазанное все какое-то. Чееерт… Хреново что-то.

— Пей, — на столик передо мной опускается бутылка с водой, а Светлакова рядом присаживается. — Помочь?

— А?

— Помочь? — кивает на бутылку и морщится, так что между бровями впадинка вырисовывается; так и хочется ее пальцем разгладить.

— Ты что делаешь? — дергается в сторону, отшвыривая от себя мою руку, а я глупо посмеиваюсь в ответ.

— Сколько ты выпил? — качает головой, вручая мне открытую бутылку с водой. Делаю глоток и фонтаном все на пол выплевываю.

— Фу. Безалкогольное, — отдаю бутылку обратно Светлаковой.

— Ну, да. Потому что это вода. Пей.

— Сама пей, — утыкаюсь лбом в столик.

— Яроцкий? — зовет настойчиво. — Яроцкий? У меня, думаешь, дел других нет, кроме как с тобой тут торчать?

— Ну, так проваливай. Чего расселась? — взмахиваю рукой и роняю ее обратно на стол.

Слышу, как шумно вздыхает, поднимается на ноги и обратно для чего-то садится.

— Я вызову тебе такси.

— Катафалк сразу.

— Не смешно.

— Согласен. Катафалк — вообще не смешной был, — отлипаю от столика и приваливаюсь к спинке дивана. Смотрю, как лицо Светлаковой раскачивается из стороны в сторону… Это ее штормит, или меня?

— Сколько ты пьешь?

— Сегодня, или вообще? — улыбаюсь ей.

— И в школу не ходишь, потому что пьешь?

— Есть сигарета?

Открывает пачку и протягивает мне. Забираю всю пачку: одну сигарету зажимаю зубами, а пачку прячу в карман.

— Потом откуплю, — бурчу, ища по карманам зажигалку.

— Ты же не куришь, — головой качает, будто я бля*ь ее жестоко разочаровал. — А, точно, — придвигаюсь к ней. — Дай подкурить.

Делаю затяжку и густо кашляю. Еще затяжку, давлюсь кашлем, но продолжаю делать это — травить себя, будто кайф от этого получаю. Может и получаю.

— Ты еще тут? — приваливаюсь обратно к спинке дивана и смотрю на Светлакову, красивую, как всегда, ухоженную. Как кукла пластмассовая.

— Не думаешь, что завязывать пора?

Роняю голову набок:

— У тебя смена началась, или что?

— Смена?

— Ночного психолога, — смеюсь с одной из самых своих тупых шуток, а эта все больше лицо свое разукрашенное кривит.

— Мне жаль Костю, — и вдруг выпаливает. Очень не вовремя гребаное свое сочувствие проявляет.

— Себя пожалей, — а у меня в голове даже как-то свежее становится. Она ведь даже не знала его… А все кто знал, так и вообще — твари последние.

— Просто свали, — откидываюсь затылком на спинку дивана и закрываю глаза.

— Посмотри в кого ты превратился, Яроцкий, — еще и упрекать меня берется. — Пьяный, жалкий, никому не нужный.

Перекатываю голову набок и, язвительно улыбаясь, смотрю на Светлакову из-под полуприкрытых век:

— Много у нас общего, да?

— Я не пьяная, — цедит.

— Да, но в остальном-то.

— Да что ты знаешь?

О, непробиваемую принцессу за живое задели?

— Можно не быть проницательным, когда все лежит на поверхности.

Вероника холодно усмехается и складывает руки на груди, которую с трудом маленькая тряпочка прикрывает, не оставляя места для фантазий.

— Это я-то поверхностная?

— Типа того, — вновь вздыхаю. Говорить не просто сложно — говорить в принципе не хочется.

— Где твои друзья? — спрашивает.

— Друзья? — смеюсь. — Это ты о ком сейчас?

— Где Паша, Оскар? Давай я позвоню кому-нибудь из них.

Выхватываю у нее телефон и смотрю на заставку. Свою фотку поставила. Охренеть.

— Даааа… — протягиваю весело. — Да у тебя все еще хуже, чем кажется.

— Отдай.

— А то что? Охрану позовешь? Давай, я не против.

Уходит куда-то. Думаю, что за теми шкафами у входа, но нет, возвращается в компании двух бокалов пива. Один опускает на столик передо мной, ко второму тут же прикладывается.

Долго не раздумывая — ну а чего добру пропадать, — хватаю второй бокал и практически залпом осушаю.

— Уже лучше, — хмыкаю и лезу в карман за бумажником. — Ладно, мне пора. Сколько?

— Что сколько? — смотрит в недоумении.

— За пиво наше сколько?

Фыркает, отбрасывая волосы за спину, и даже взгляда решает не удостаивать:

— За счет заведения.

— То есть за счет кошелька твоего папаши, — достаю пару купюр и бросаю на стол. — Что? Кто-то впервые в жизни за тебя заплатил? Непривычное ощущение и все такое? — продолжаю посмеиваться.

— А ты эти деньги сам заработал, ага, — цинично посмеиваясь, кивает на мой бумажник.

— Это — компенсация папаши в честь смерти моего друга, — прячу бумажник в карман. — Но без них я не напьюсь, увы.