Я проигнорировала эту вдруг появившуюсяфамильярность («Миранда» вместо «Миранда Пристли») и решила закругляться.

– Ну что ж, это, в общем, все. Спасибо, всегодоброго.

– Подождите! – крикнула она, и хотя я уженамеревалась положить трубку, этот требовательный окрик заставил остановиться.

– Да?

– Я… э… я просто хотела сказать, что есливдруг я или кто-то другой из нашей редакции сможем чем-то помочь, звоните, нестесняйтесь. Мы все очень любим Миранду и… э… всегда готовы ей помочь,понимаете?

Можно было подумать, что первая ледиСоединенных Штатов попросила их найти статью для президента – причем небезымянную заметку о неизвестном ресторане, а статью, в которой заключаласьсекретная информация о грозящей миру катастрофе. Для меня же грустнее всегобыло то, что я даже не удивилась: я знала, что так будет.

– Да, конечно, я это запомню. Спасибо большое.

Эмили оторвалась от очередного бухгалтерскогосчета и спросила:

– Ну как, ничего?

– Ничего. Понятия не имею, о каком ресторанеона говорит, да и никто в этом городе этого не знает. Я обзвонила всеманхэттенские газеты, которые она читает, проверила по Интернету, говорила сработниками архивов, обозревателями, поварами. И никто ничего не слышал о новомдорогом азиатском ресторане, не говоря уже о том, чтобы это упоминалось вгазетах. Она просто свихнулась. Ну так что мне теперь делать?

Я откинулась на спинку стула и стянула волосыв конский хвост. Не было еще и девяти утра, а головная боль уже перешла в шею иплечи.

– Думаю, – проговорила она медленно, ссожалением, – тебе ничего не остается, как обратиться к ней за разъяснениями.

– О нет, только не это! Как она это переживет!

Эмили, как обычно, не оценила мой сарказм.

– Она придет в полдень. На твоем месте я быпрямо сейчас подумала, что сказать, потому что ей не понравится, что ты ненашла эту заметку. Тем более что она потребовала ее еще прошлым вечером, –напомнила она, пряча усмешку. Ее явно радовало, что мне предстоит головомойка.

Оставалось только ждать. К моему счастью, уМиранды как раз наступил «сезон психотерапии» («Просто у нее нет времени, чтобыходить, как все, раз в неделю», – объяснила Эмили, когда я поинтересовалась,почему Миранда уходит туда аж на целых три часа), а значит, в нашем расписаниипоявились «белые пятна», когда мы бывали избавлены от ее звонков. Ну и конечно,это случилось как раз тогда, когда мне надо было с ней поговорить. Гора писем,которые я не распечатывала уже два дня, грозила опрокинуться со стола. Подстолом были навалены вороха ее грязной одежды – опять же двухдневной давности.Я глубоко вздохнула, чтобы дать миру понять, как я несчастна, и, позвонила вхимчистку.

– Привет, Марио, это я. Да, я знаю, целых двадня, и не говори. Ты не заберешь вещи? Да? Здорово. Спасибо. – Я повесилатрубку и заставила себя запустить руки в ее ношеную одежду. Я обычно перебиралавсе, а потом заносила в компьютер. И когда Миранда звонила в офис в 9.45 вечераи вопрошала, где ее плиссированная юбка от Прады, все, что мне надо былосделать, – это открыть вордовский документ и сказать, что юбку отдали вхимчистку день назад и на следующий день она будет готова. Я внесла в списоксегодняшних поступлений: блузку от Миссони, две одинаковые пары брюк от АльбертыФерретти, два свитера от Джил Сандер, два белых шарфа от «Гермес» и полупальтоот «Берберри»; побросала все в сумку с логотипом «Подиума» и вызваларассыльного, чтобы он отнес вещи вниз, откуда их заберут служащие химчистки.

Ну и работка! Сортировка ее вещей была однойиз самых отвратительных обязанностей – сколько бы раз я это ни делала, менявсегда трясло от того, что приходится голыми руками рыться в чужой грязнойодежде. Каждый раз после этого я бежала мыть руки: теперь от них так и неслоМирандой, и хотя запах духов «Булгари» и – иногда – дымка сигарет ГлухонемогоПапочки вовсе не был неприятен, я заболевала от него. Британский акцент, духи«Булгари», белые шелковые шарфы – эти простые жизненные радости не для меня.

Почта на девяносто девять процентов быламакулатурой, которую Миранда никогда не увидит. Все, что адресовалось главномуредактору, немедленно отправлялось работникам «Странички писем», но многиечитатели со временем поумнели и теперь адресовали свою корреспонденциюнепосредственно Миранде. У меня уходило четыре секунды на то, чтобы пробежатьглазами вступление и убедиться, что это письмо редактору, а не приглашение наблаготворительный концерт и не привет от давнего и хорошо забытого друга, –такие письма я попросту выбрасывала. Сегодня макулатуры было навалом.Почтительные и восторженные письма девочек-подростков, домохозяек и даженескольких мужчин-геев (может, конечно, они были и натуралы, но помешанные намоде). «Миранда Пристли, вы не только Первая Жрица высокой моды – вы моя Королева!»– изливался один. «Как вы великолепно предсказали, что красное в этом сезонезаменит черное, – какая дерзость и какая гениальная проницательность!» –восклицал другой. Несколько писем содержали увещевания по поводу чересчурвызывающей рекламы Гуччи: на той картинке две женщины в босоножках на высокихкаблуках и чулках с подвязками лежали в смятой постели, прижимаясь друг кдружке областью гениталий. Авторы других неприязненно отзывались обизможденных, похожих на закоренелых наркоманок манекенщицах, чьи фотографиибыли помещены в материале, называвшемся: «Главное – здоровье, или Какпочувствовать себя лучше». Была там и стандартного вида почтовая открытка, наодной стороне которой витиеватым почерком было написано: «Миранде Пристли», ана другой – коротко и ясно: «Почему вы печатаете такой нудный, глупый журнал?»Я засмеялась и засунула эту открытку в особую сумку – моя коллекция хулительныхписем все росла, и скоро сумка будет забита до отказа. Лили считала, чтоприносить в дом враждебные излияния других людей – это плохая карма, и ее неубеждало, когда я говорила, что любая карма, направленная против Миранды,доставляет мне только радость.

Последнее письмо из этой объемистой груды былонадписано округлым почерком старательной школьницы, над буквами "i"вместо точек стояли сердечки, конверт был разрисован смеющимися рожицами. Яхотела только взглянуть на него и сразу отбросить в сторону, но у меня неподнялась рука: письмо было грустным и честным, умоляющим и кровоточащим, онозаставило меня дочитать его до конца. Положенные четыре секунды уже прошли, а явсе читала.

Дорогая Миранда!